Чудно узорочье твое (СИ) - Татьяна Владимировна Луковская
И что это было? Кто ему мог писать? К изумлению Лиды, на лице Зины отразилась невольная радость. Чему радоваться-то, там явно какие-то неприятности из дома?
— А цены на рынке взлетели, да уж. Четыре рублика уже за кило хлебушка! — возмутился Иваныч выкладкам цен, приложенным рачительной женой.
— Витя, открывай бутылку, — к костру мрачнее тучи вернулся Бараховский. — В Вологду не едем, надо срочно возвращаться в Москву.
— Вот те раз, — крякнул Иваныч.
— Как, мы ж только приехали⁈ — возмутился Плотников. — Нас что, отзывают? Зачем тогда посылали, вдоль Двины прогуляться?
— Срочные замеры нужно сделать в Москве. Чем быстрее попадем, тем лучше. Витя, достал?
— Так вот же, — выставил Иваныч бутылку.
Чувствуя что-то неладное, он внимательно разглядывал Бараховского, пытаясь считать недобрые мысли.
— А какие замеры? Что мерять-то, да так срочно еще? — донимал расспросами Плотников.
— Много чего. Витя, ставь и вторую, чую, что одной не обошлось. Зиночка, несите тушенку, и что там еще на закуску. Лида, режьте хлеб. Коля, займись костром. Жаль гитарки нет, сейчас бы не помешала, — Бараховский по-молодецки ударил себя по колену.
Его показная веселость никого не убедила, но все кинулись подыгрывать: бегать, суетиться, заново накрывать на стол. Во взаимопонимании отряду точно нельзя было отказать.
И вот уже костер горит с новой силой, Иваныч произносит напыщенные тосты, Зина дуэтом с Плотниковым тянут: «Топится, топится в огороде баня» и «Левая, правая, где сторона? Улица, улица ты, брат, пьяна», Бараховский подыгрывает им пальцами, ритмично ударяя по шершавой столешнице. Колмаков подкидывает полено в пасть костра, огонь с жаром накидывается на добычу, искры летят к быстро выцветающему закатному небу.
Бутылок оказалось не две и даже не три. Компания изрядно набралась кроме Лиды и Николая, по крайней мере, он один сидел ровно, с выпрямленной спиной, а взгляд сохранял ясность. Лида, опасаясь осуждения со стороны баб Даши, да и вообще не привычная к спиртному, только делала вид, что отхлебывает из кружки. «А не подсесть ли сейчас к этому Колмакову, и в лоб не спросить про экспедицию в Юрьев? Завтра суета будет, не до того. Да и вообще при свете дня, может, я и не решусь подойти». Лида уже приподнялась…
— А нашу Лидию чуть русалки не уволокли, — громко выдала Зина и звонко расхохоталась.
— Русалки, настоящие? — оживился Плотников, приобнимая Зину за талию.
— Настоящие, — рывком отбросила она его руку. — Звали ее за собой, чуть в воду не уволокли, уже к берегу выбежала. Их Николай Ефремович распугал и вашу пастушку спас.
— Коля? Да ты просто Орфей, только без лиры.
Колмаков поднес кружку к губам, скрывая набежавшую улыбку.
«Да как она может⁈ — негодовала Лида. — Я же ей по секрету, как подруге». Хорошо, что уже стемнело, как же жарко запылали щеки.
— Лидочка, и какие они были? С хвостами? — поддержал шутливый настрой Иваныч.
— Нет, как у Крамского, в белом саване и с веночками, — хохотнул Плотников.
— Мне так с хвостами больше нравятся, — мечтательно произнес Митя, — очень селедку уважаю, с маслом, и чтобы лучок кольцами.
«И он туда же, тоже мне брат!» — Лида злилась, что с легкой руки Зины, стала объектом пьяных шуток, но не знала как с достоинством ответить, поэтому упорно молчала.
— Зря потешаетесь, и не такое бывало, — неожиданно заступился за несчастную Бараховский.
— Ну после твоего воскресение, Петя, охотно верим, — закивал Иваныч.
— Было это сразу после гражданской. Первый раз я тогда попал на север, — чуть на распев принялся рассказывать Петр Дмитриевич. — Взял с собой сухарей и мешок соли.
— А зачем столько соли? — не понял Плотников.
— Соль — это деньги. Да и денег тогда не было, разруха, а соль всегда нужна, такая вот валюта. Так вот, обмеры и опись я сделал, нашел проводника с лодкой. На станцию мне нужно было успеть, к поезду. Выплыли. Плыли весь день, стемнело, но мы привал делать не стали. Проводник сказал, что до станции рукой подать, так чего ж время терять. Осень, потемнело рано. Мы плывем, а станции все нет и нет. Я проводнику — ты, братец, ничего не перепутал? Он говорит — нет, вот-вот появится. Во мраке уж и берегов не разберешь, и тут смотрю — огоньки по левую руку, где-то там, в глубине леса.
— Огоньки? — вырвалось у Лиды.
— Огоньки, — твердо повторил Бараховский, — проводник тоже их увидал и начал заворачивать к берегу.
— А зачем? — осторожно спросил Плотников.
— Так узнать надо — где мы, да сколько верст до станции, а, может, то сама уж станция светится, осени здесь темные, не разобрать ничего. Ну, в общем причалили мы, вылезли из нашего утлого челнока и пошли на свет. Идем — идем, а он все удаляется, никак дойти не можем, проводник мой прибавил шаг, я тоже, а огоньки вроде как насмехаются над нами — близко, а не достанешь.
Лиду охватила поднимающаяся откуда-то из глубины тревога. Уже понятно, что ничего с Митричем не случилось, вот он сидит, рассказывает, а все ж неспокойно.
— Не знаю, сколько мы так брели, время словно остановилось, — Бараховский снял и краем полы пиджака протер пенсне, — я уже понял, что мы удаляемся все дальше и дальше от лодки. Стал тормошить своего проводника, мол, давай обратно. А он как меня не слышит, прет напролом и все тут, я его силком тянуть, а он детина крепкий, вырываться… Короче, подрались мы, я его связал мерной бечевкой и назад поволок. Не помню, как добрались, как лодку нашел. Кинул проводника на дно, а его всего колотит, как от лихорадки, и слова сказать не может. Греб я до утра, ладони в кровь стер… на поезд успел. Сам бы не поверил, если бы не пережил. А вы говорите — русалки.
— Это луны свет преломлялся, вот вам огоньки и показались, — выдвинул предположение Митя. — Может, деревья мокрые были, так и отсвечивало.
— Да банда это была, и проводник с ними в доле, — эмоционально выкрикнул Плотников, привстав, — завести хотели в глушь да ограбить, а то и убить. Сгинул барин в тайге, и искать никто бы не стал.
— Ну, чтобы убить одного да безоружного, так
