Бельканто на крови (СИ) - Володина Таня

— Ты ещё глупее, чем я думал.

После разговора с Хелен планы барона претерпели значительные изменения. Первым делом он приказал Юхану раздобыть какую-нибудь католическую реликвию, даже если понадобится перетряхнуть весь Калин. Юхан вышел из дому с увесистым кошельком и крайне озадаченный.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍14

После ужина, состоявшего из свинины, прошлогодней капусты и пива, Маттео извинился и ушёл к себе. Барон выждал немного и тоже попрощался с компанией. Отправился якобы в свою комнату, но на полпути свернул к лестнице и взбежал на второй этаж. Постучал — и Маттео сразу открыл дверь, словно ждал учителя или слугу. Увидев барона, он замер от неожиданности на пороге.

— Впустите меня, синьор Форти, если не хотите разговаривать в коридоре.

— О чём разговаривать? — озадаченно спросил Маттео, но всё же посторонился, пропуская барона в комнату.

Одинокая свеча горела на столике у кровати, окна опять были наглухо зашторены. Густой цветочный аромат пропитал небольшую комнату. Поблескивающий драгоценным шитьём камзол висел на спинке стула, а Маттео был одет в белую рубашку, аккуратно заправленную в узкие кюлоты. Эрик глянул вниз и убедился в отсутствии выпуклостей. Форти ничего не подкладывал в гульфик, хотя этим грешили даже щедро одарённые мужчины. Промежность кастрата напоминала женскую. Неудивительно, что плоть Эрика легко скользила там, где должна была упираться в естественную преграду, — а конкретно в тестикулы.

Он взял Маттео за плечи:

— Синьор Форти, я люблю вас! Я люблю вас страстно и мучительно. Я засыпаю с вашим именем на губах и просыпаюсь, сжимая в объятиях ваш бесплотный призрак. Вы появились из заброшенной крипты, как привидение, и набросились на меня с упрёками, что я нарушаю покой мертвеца. Но это вы нарушили мой покой! Я был мёртв до того, как узнал вас.

— Умоляю, барон Линдхольм! Пожалуйста, замолчите. Вы не должны говорить мне такое, это неправильно. Прошу вас, уйдите!

— Не гоните меня! Выслушайте и вынесите приговор, я приму его безоговорочно. Если вы прикажете немедленно покинуть этот дом, я подчинюсь, но прежде выслушайте!

Маттео кинулся к окну, словно ему не хватало воздуха, но смог справиться с волнением:

— Хорошо. Говорите.

Эрик перевёл дух. Игра началась. Его лицо пылало, он чувствовал прилив вдохновения и острого возбуждения. Подошёл ближе. Так близко, что Маттео смутился и отвернул голову, словно его обжигал идущий от барона жар.

— Ваш друг, который назвал меня безнравственным…

— Я не могу открыть его имя.

— И не надо! Он прав. Я дурной человек с дурной репутацией, — барон понизил голос, зная, как его мягкий баритон действует на людей. — Мне трудно в этом признаваться, но это правда. Я ложился с женщинами и мужчинами. Я внушал им чувства и обманывал их доверие. Я пользовался их слабостями, чтобы потешить самолюбие и утолить похоть. Я достоин презрения, синьор Маттео!

Маттео поднял глаза. Пламя свечи освещало одну сторону его лица — длинные чёрные ресницы, высокая гладкая скула, чувственный уголок рта, — и рисовало глубокие тени на другой. Эрик так залюбовался, что едва не сбился с мысли.

— Когда я вас увидел, то сразу же захотел сделать своим любовником. Вы не знаете, каким сильным и непреодолимым бывает желание, как трудно ему противостоять.

— Барон… — укоризненно прошептал Маттео.

— И тогда я напал, собираясь воспользоваться вашим беспомощным состоянием. Насладиться вашим телом, утолить свой мучительный голод. Но ваш удар меня отрезвил. До вас никто мне не отказывал, тем более простолюдины. И уж тем более, никто не посмел бы поднять на меня руку! Самые смелые могли разве что на боль пожаловаться, но и таких было немного. Все терпели. Но не вы! Вы затронули во мне что-то глубокое, затаённое. Вы разбили мне лицо, но прикоснулись к моей душе.

Маттео внимательно слушал.

— Я не понимал, что происходит. Впервые в жизни мне захотелось извиниться за своё поведение — и я извинился. Но этого показалось мало. Я подарил вам кафтан, продолжая испытывать чувство вины, но и этого мне было недостаточно! Я наблюдал за вами много дней, и мысли мои путались. Я не мог вас понять. Вы — не такой, как остальные люди. Сегодня утром, когда вы убежали в расстроенных чувствах, я обратился к одному… другу, и он поведал мне, что вы — кастрат.

— Поклянитесь, что не знали об этом раньше.

— Клянусь всеми святыми! — барон вполне искренне прижал руки к груди. — Если бы я знал, то не стал бы смущать ваше ангельское целомудрие. Вы мне верите?

— Я вам верю. Я рад, что вы объяснились. Я рад, что вы поняли невозможность…

— Увы, это ещё не всё! Даже узнав о непорочности вашего существования, я не могу справиться с желанием. Оно изнуряет меня днём и ночью. Я потерял аппетит и почти не сплю. Моя душа жаждет очищения, но тело жаждет запретного наслаждения. Сегодня я ходил к пастору впервые за много лет. Я исповедался и получил прощение. Но мне и этого оказалось мало, вы понимаете? Пастор сказал, что господь прощает меня, — не потому, что я раскаялся, а потому, что верую в него. Так почему же я не чувствую душевного облегчения?

— Боже праведный! — воскликнул Маттео и зажал рот ладонью.

— Помогите мне, синьор Форти! Помогите мне справиться с греховным влечением. Откройте мне свой светлый мир. Я хочу уважать самого себя, я устал быть грешником. Только такой человек, как вы, может меня спасти.

Маттео взял его за руку и жарко зашептал:

— Ах, если бы вы были католиком, ваша милость! Вы могли бы делами вымолить у бога прощение. Вас, лютеран, учат, что одной веры достаточно. Верь — и ты спасён. Но настоящая вера — католическая! Она гласит, что верить мало, человек должен поступками заслужить прощение, всей своей праведной жизнью. И вы… Вы, грешник, отринули ложную простоту лютеранской веры и сердцем почувствовали истинность католической. Ах, это настоящее чудо! Вы испытываете потребность служить богу, а пастор говорит, что этого не требуется. Как же вы получите прощение, если вам запрещено вымаливать его? Ах, будь вы католиком…

— Что сделал бы католик на моём месте? — спросил Эрик.

— Вначале — то же, что и вы. Ничего не зная о католичестве, вы избрали правильный путь. Вы раскаялись и извинились. Вы сделали ценный подарок — это доброе дело, которое вам зачтётся. Вы даже исповедались, хотя и не почувствовали облегчения. На этом для лютеранина возможности церкви исчерпываются, а для католика остаются молитвы, причащение, паломничество и раздача милостыни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Это помогает?

— Конечно, барон! Только усердными молитвами и добрыми делами можно заслужить прощение и почувствовать божью благодать. Я испытал это на себе.

— Но в Калине нет католических храмов.

— Да. Вам будет трудно…

— Согласитесь ли вы, синьор Форти, стать моим наставником? — тихо и проникновенно спросил барон. — Возьмётесь ли обучить меня премудростям католической веры — как правильно молиться, причащаться, совершать паломничество и раздавать милостыню? Сможете ли без отвращения и презрения помогать мне, зная, что являетесь объектом моей греховной страсти? Если нет, я уеду в Швецию или Данию, чтобы не смущать вашу чистую душу. Итак, каков ваш приговор?

Маттео расслабил узел платка, обнажив по-мальчишески тонкую шею, на которой не было кадыка.

— Я постараюсь вам помочь. Это мой христианский долг.

— Благодарю вас, — Эрик порывисто прижался к его тёплым губам и замер на несколько долгих мгновений, упиваясь собственным коварством. Затем выпустил итальянца из объятий: — Спокойной ночи! Вы не представляете, как мне полегчало.

Барон быстро вышел из комнаты, а Маттео бросился к чемодану. Вытащил серебряное распятие и, стоя на коленях, горячо зашептал слова молитвы. Ему тоже было в чём каяться. В нём плескалось Средиземное море, жаркое и солёное, как кровь.