Людмила Сурская - Проклятая война
Дни стали не такими долгими и сумрачными. Я знала: всё будет хорошо. Мы непременно встретим день победы вместе. Впервые захотелось посмотреться в зеркало. А ещё: впервые я спала как убитая. Много чего я делала после нашей разлуки впервые. И думала не о войне, а о мирском: надо купить себе хоть одно приличное платье и туфли тоже, вдруг приедет, на час, на минутку. У меня решительно нечего одеть. А мне надо выглядеть. Хоть немножко, хоть чуть — чуть… Ведь Костя, он такой романтичный… Я непременно должна окружить его уютом и подарить частичку своего тепла. Я не жила, а летала. Мы не так скоро, как бы хотелось, нашли с Адусей газету со статьёй о защитниках Москвы. Вернее нашла она и принесла мне. Описывались бои под Москвой, и говорилось о воинах Рутковского и о нём самом. "Упорные бои пришлось выдержать частям командира тов. Рутковского. На этом участке немцы, заняв город В., пытались развивать успех. Но самоотверженно отстаивают бойцы каждую пять советской земли. На бешеные атаки врага они отвечают стремительными контроатаками. Отдельные населённые пункты по несколько раз переходят из рук в руки". — Писал неведомый корреспондент. Но на портрете он был неузнаваем. Мы растерялись. Решили написать наугад. В статье были вполне конкретные ориентиры.
Стесняясь, война, а думать о чувствах вроде как неудобно, всё же доставала в свободную минутку фотографию, что захватила с собой и смотрела, смотрела, смотрела. Умом, задором и отвагой светились его глаза. Костик был скуп на слова и щедр на дружбу. Я его знала простым скромным и отчаянно смелым. Интересно, каким он будет героем?! Да, наверное, таким же и останется. Мы, с Адусей, написав каждая по письму, отправили по газетным намёкам. Получается на деревню дедушке, но выхода не было, это уже кое — что. Шанс, как не скажет Ада. Вскоре, услышав его речь по репродуктору, поняла, ошибки нет — это он. Его милый акцент, ни с кем другим не перепутаешь. Я от счастья парила над землёй. Полёт прервал мой начальник. Сердце ёкнуло, когда я, увидела его сверлившего меня глазами с порога и манившего скрюченным пальцем. "Что бы это могло быть?" Оставив стирку и вытирая на ходу руки о передник, подошла. Мне, предварительно рассмотрев, как экзотическую старинную картину, сообщили, что со мной желает пообщаться товарищ из военкомата. "Костя!? Что-то с ним?" Во мне всё оборвалось. Как шла не помню. Ноги совсем не слушались. Мысли одна невероятнее другой бродили в голове. Убили. Взяли в плен… Вспомнив, его арест, решила:- "Не поверю ничему плохому про него и ни отрекусь никогда. А вдруг похоронка? Упаси бог, ни в коем случае не думать о плохом". Я постучала и услышав: — "Да, да!" Вошла. Стояла на дрожащих ногах ни живая, ни мёртвая, думая об одном:- "Если что у Кости не так, им меня не сломать". Представитель: невысокий, лысый мужчина, прошёлся передо мной, тупо рассматривая во все глаза мою личность, получается с ног до головы, покривился, покрякал, вернулся за стол, плюхнувшись на стул, спросил:
— Вы Юлия Петровна Рутковская?
— Да, — преодолевая свою дрожь, с вызовом выпрямилась я. "Чего он тянет. Говорил бы уж… Но может это не плохое… Иначе этот чиновник выдал бы всё за раз, а не томил, делая променаж передо мной и прицел. Возможно, всё же Костя нашёл нас?" Мысли, прыгая в всклокоченной голове, стреляли в сердце и дёргали душу.
Он постучал карандашом о крышку стола. Покашлял в кулак, посморкался и осторожно спросил:
— Рутковский Константин Константинович…
— Мой муж, — гордо подняла подбородок я. Готовая вступить с целым миром в борьбу за него.
— Я имею ввиду тот самый… — он показал пальцем в потолок.
— Да, да, да, тот самый. Что с ним? — сорвалась я, не выдержав напряжение. — Он мой муж, говорите, говорите же. Ранен? Да не тяните вы, ей богу.
Он встал, обошёл опять вокруг меня и, хмыкнув, пробормотал:
— Надо же…
Я смутилась. Вид у меня, конечно, был аховый и замордованный. Красная от пара и горячей воды, в съехавшей косынке на растрёпанных волосах, с ещё мокрыми руками, и сумасшедшими глазами. На кого я похожа… Да на кого угодно, только не на принцессу для Рыцаря. Леший с ними.
— Что с ним? Говорите же? — повернулась не выдержав к вышагивающему вокруг меня мужику.
— Да, ничего, успокойтесь вы. Мы просто уточняем. — И помявшись, добавил. — Приходите завтра с утра в военкомат. Здесь вы больше не работаете.
— Почему? Что я сделала не так? — напугалась я, лишаться работы и садиться на шею родным, которым и так не легко, не хотелось.
— Да всё так, чего вы скачете. Просто будете работать теперь в военкомате.
Он замолчал и нескрываемым разочарованием посмотрел на меня. До меня, дошёл, наконец, смысл его слов и от меня отхлынула жизнь. В голове билось и пело лишь одно: — "Жив, жив, жив!" Чиновник встал напротив меня, вопросительно уставившись в лицо. "Поняла или нет?" Жалея, что не могу превратиться в букашку, кивнула. И улыбаясь клокочущей во мне радости, — "Костя жив, жив!" — пошла на своё рабочее место. Когда я подошла предупредить начальника, о завтрашнем походе в военкомат и предложении нового места работы, тот не очень удивился. Значит, был в курсе. Вечером мы с Адой пировали. Съели по картофелине. Сделали бутерброд с селёдкой. Накрутили кипятка и даже бросили туда по ложечке сахарного песка. — Костя будь здоров! Воюй и бей их. А мы тебя любим и ждём.
Наши кружки сошлись в одном порыве.
— За тебя папка!
— За тебя любимый!
На календаре красовалось 31 декабря. На носу Новый год! Наломали веток ели, нарядили игрушками из бумаги и ваты. Тяжёлый 41 год заканчивался, а война только начиналась и Новый год- 42 принимал эту ведущую к победе эстафету. Надеялись на скорую. Мы знать не знали, что до неё пройдёт много тяжёлых и кровавых лет.
Репродуктор рассказывал нам о тяжёлых боях, мы слушали, страдали, но знали: указатель судьбы не повернуть, немцев догонят до Берлина, раз на главном направлении стоит наш Костик. Не знали мы об одном, что эти военные годы будут тянуться бесконечно и все мы будем иными чем до войны.
Мне предложили в военкомате заниматься подбором кадров на места уходящих на фронт специалистов. Я согласилась. Работа живая, всегда с людьми. Для дум оставалось меньше времени. Меньше стала и уставать. А тут ещё наша радость разрослась до огромного букета. Принесли почти все Костины письма, наконец-то нашедшие адресат. Видно было, как он тосковал, беспокоился за нас, поэтому писал очень часто, отправляя их наугад в разные места, надеясь, хоть что-то дойдёт. Иногда это было всего несколько строчек. И вот они горой лежат перед нами с Адой. Мы разделили их надвое и читали обрёвываясь каждая сначала свою кучу, а потом поменялись. Мы целовали потрёпанные листы. Захлёбываясь эмоциями, целовались и обнимались обе сами. Выдохшись и прижавшись друг к дружке, простояли долго-долго. Он жив и любит нас, а это главное. Всё остальное, мы переживём. Я обнимала дочь, а щёки пылали огнём от его слов о любви, от нежности с какой он их писал и осознания того, что, несмотря на такое месиво войны, он ищет и беспокоиться за нас. По — другому просто не могло быть — это Костик. Читая беглые строчки любимого, я чувствовала, как звенит в каждой фразе его душа, бьётся сердце. "Люлю, Адуся, где вы? Моё сердце разрывается от любви и беспокойства за вас. Я молю судьбу пощадить вас. Пусть возьмёт с меня, если ей нужны жертвы. Я солдат с меня не убудет. Со мной всё в порядке, я жив и здоров. Крепко обнимаю, любящий вас ваш Костя". "Дорогая Люлю и милая Адуся! Как мне установить с вами связь — не знаю. Я здоров, бодр, и никакая сила меня не берёт. Я за вас беспокоюсь. Как вы там живёте? Забирайтесь куда-нибудь в маленький городишко подальше от больших городов, там будет спокойнее. До свидание, мои милые, дорогие, незабвенные. Заботьтесь о себе и не беспокойтесь за меня излишне. Ещё увидимся и заживём счастливой жизнью. Целую крепко-крепко, безгранично любящий вас Костя". Нахлебавшись ложкой счастья, мы с Адой, одуревшие от такого количества хорошего, кинулись писать ему письма, каждая своё. Правда, куда отправлять пока не ясно. Решили в газету там разберутся и переправят. Мы изнемогали в ожидании адреса, на который мы могли бы ему пересылать весточки, полные тревог и любви, без посторонней помощи. Это были дни невероятного счастья. Мои передвижения по земле в то время можно было сравнить только с полётом. Ночное осеннее небо моргало над головой уже не кажущимися такими безразличными и холодными звёздами. Ведь они сейчас и над Костей ходят. Светятся голубыми огоньками в его глазах. Помашите ему, передайте привет от меня, его Люлю, расскажите, как я люблю ненаглядного и безумно волнуюсь…
