Елена Езерская - Бедная Настя. Книга 6. Час Звезды
И выходило так, словно ревность, а не любовь определяла их будущее. Ревность подвергала любовь сомнению и превращала ее в средство борьбы с собой, заставляя любовь забыть о своем главном предназначении — дарить свет и небесную благодать.
Так, может, это не любовь вела ее вперед, а ревность? И жестокая фраза месье Корнеля «Если бы ваш муж захотел вернуться, он уже давно сделал бы это», снова всплыла в ее памяти после спора с Альбером и не на шутку встревожила Анну. Ведь все это время она даже и мысли не допускала о том, что у Владимира могут быть совершенно иные, неприятные для нее причины для их расставания. Анна помнила — в прошлом уже такое бывало не раз: Владимир говорил ей о своей любви, но это не мешало ему пользоваться услугами Полины или утешать Лизу или ту же Калиновскую. А вдруг, снова обретя память, он вспомнил не только то, что был женат и у них были дети, а свое, пусть мимолетное, увлечение Ольгой? А, может быть, он его никогда и не забывал?
Что я делаю? Я схожу с ума! — мысленно убеждала себя Анна, но червь сомнения не унимался. Уставшая от пережитых волнений, от тяжелой дороги в неизвестное, Анна чувствовала, как слабеет ее собственная «крепость», ее «семейный миф», которым она прикрывалась, как щитом, от обрушившихся на ее голову испытаний.
— Не заставляй меня так часто говорить тебе, что я люблю тебя, — вспомнила Анна слова Владимира, сказанные им однажды после долгого служебного отсутствия. — Я не люблю слов и боюсь их. И я уже не раз говорил тебе — я не поэт, как Михаил, и во мне нет той склонности к литературе, которой был наделен Андрей. Я люблю тебя и боюсь этого чувства, но еще больше я боюсь потерять его, особенно с «помощью» слов. Слово — ничто, если это только не Слово Божье, а оно, как известно, не произносится всуе.
— Но я не могу жить, не слыша того, что хочу слышать, ради чего живу! — воскликнула в ответ Анна.
— Если я не произношу каких-то слов, это не означает, что ты вообще лишена возможности их слышать, — сердился Владимир. — Слушай свое сердце, слушай мое сердце, прислушивайся к голосу своего разума, но не требуй от меня большего, чем я могу тебе дать. И не отнимай у меня то, что принадлежит мне.
— Я не понимаю тебя! — взмолилась тогда Анна.
— Ты не удивила меня, — холодно кивнул Владимир. — Мы всегда были разными, мы останемся разными, но нас объединила судьба и теперь — наши дети. Я слишком многое потерял в борьбе за счастье быть с тобою, я приобрел покой и гармонию в душе, но не готов полностью раствориться в ком бы то ни было. Так что позволь мне оставаться тем, кто я есть…
А, может быть, все это время Владимир только думал, что любил? Потому что ее любовь была во много крат сильнее, и ее с лихвой хватало на всех? И, возродившись к жизни после той тяжелой раны, Владимир вдруг «прозрел» — он понял, что эта любовь не его? И, оставляя Анну в Париже, всего лишь хотел уйти — красиво и благородно? И ей следовало покорно вернуться в Петербург и ждать его «возвращения», год за годом творя легенду об их любви в глазах и мнении близких и, прежде всего, детей? И что было наваждением — ее любовь к нему или ее уверенность во взаимности их любви?..
В какой-то момент Анне показалось, что она заснула — просто забылась, утомленная тревожными размышлениями. Но в голове продолжали роиться полные сомнения мысли и разные предположения, одно ужаснее другого. А потом стали приходить видения.
Какое-то время Анна долго беседовала с Варварой, которая ласково гладила ее по голове и убеждала не обращать внимания на стороннюю болтовню. Да кто еще будет так любить тебя, кроме Владимира Ивановича, шептала добрая старуха и все махала рукой, как будто отгоняла кого… Я же говорил тебе, Аня, вдруг упрекал ее невесть откуда взявшийся Репнин, что вся его любовь — это игра, это погоня за тем, чем хочешь обладать, а я-то любил тебя по-настоящему… Мне он тоже говорил, что любит, а потом разлюбил, — печалилась Лиза, почему-то сидевшая на берегу лесного озера, и тебя любил, любил и — разлюбил… Не ходи за мной, раздавался откуда-то голос Владимира, но сама Анна его не видела — только чувствовала его взгляд: ледяной и пристальный… Никого они любят и не любили никогда, им, Корфам, это неведомо, — шипела княгиня Долгорукая и все разводила руками, точно крыльями, словно хотела столкнуть Анну с обрыва над их озером близ Двугорского. И от провала тянуло сыростью и тиной, из зелени которой выплывала к Анне навстречу рыжеволосая русалка — смуглая, с синими глазами, но смотрела она не на нее, а на Владимира, молчаливо стоявшего рядом, и все шептала что-то страстно по-французски и тянула к нему обнаженные, красивые руки…
— Вы правы, это жар, — кивнул судовой врач Леблан, вызванный к Анне Альбером после того, как она не вышла к завтраку. — Честно говоря, я вообще удивляюсь, как долго она смогла продержаться. Это поистине героическая женщина, но сейчас ей нужен уход и немного хины.
— Ее болезнь не смертельна? — облегченно выдохнул Альбер.
— Ни в коем случае, — успокоил его Леблан. — Это все атлантическая сырость и осложнение на почве морской болезни. Думаю, она поправится.
Доктор оказался прав. На третий день «Жаннетта» сбросила ход — они приближались к цели своего назначения. И после обеда Анна, заботливо поддерживаемая под руку Альбером, смогла впервые за время болезни выйти на палубу, которая уже не трепетала, сжимаемая стальными объятиями волн. Кое-где на корме палуба даже просохла под прямыми лучами океанского солнца.
— Это Мартиника, — сказал Альбер, подавая Анне подзорную трубу.
Трудно, конечно, было предположить в горном силуэте прямо по курсу на горизонте зеленый рай, о котором Анна уже оказалась наслышана — от Альбера, от офицеров «Жаннетты».
— Мы не сразу войдем в Форт-Рояль, — продолжал свои объяснения Альбер, принимая из рук Анны подзорную трубу. Все-таки мадам Жерар была еще очень слаба и с трудом удерживала это довольно тяжелое оптическое устройство. — Сначала «Жаннетта» навестит гавань Сен-Пьера. Когда-то он был единственным портом на острове, но во время восстания монополия столичных купцов на грузовые перевозки была разрушена.
— Восстания? — удивилась Анна. Ее голос все еще звучал тихо, будто безжизненно.
— Мартиника не всегда была раем, — усмехнулся Альбер. — Но я не стану излишне утомлять вас рассказами о сражениях недавней старины.
— Это как-то связано с семьей вашей невесты? — догадалась Анна.
— К вам возвращается ваша обычная проницательность, — усмехнулся Альбер. — Хинин просто творит чудеса, а доктор Леблан теперь и вовсе представляется мне великим магом.
