Эльза Вернер - Своей дорогой
Но «прелестное маленькое животное» весьма неблагосклонно отнеслось к намерению молодого человека и с громким лаем бросилось к его ногам; Гагенбах отскочил назад, Пук прыгнул вслед за ним и зубами вцепился в панталоны; Гагенбах скрылся за цветочной кадкой; преследователь отправился туда же, а Майя от души потешалась над этой сценой.
К счастью, помощь явилась с другой стороны. Из двери, ведущей в кабинет Дернбурга, показался пожилой господин; он без церемонии схватил лающего шпица за белую шерстку и поднял его в воздух с сердитым восклицанием:
— Почему же ты не возьмешь его так, Дагоберт? Или ты хочешь посмотреть, как он разорвет тебе панталоны?
Запыхавшийся Дагоберт стоял под лавровым деревом с нескрываемым чувством облегчения. Теперь и Майя вмешалась.
— Будьте милосердны и отпустите преступника на волю, — смеясь воскликнула она. — Право, жизнь вашего племянника не подвергалась серьезной опасности; за целый год своего существования Пук еще не растерзал ни одного человека.
— И того довольно, если он растерзает панталоны, особенно такие изящные, как те, которым сейчас грозила опасность, — весело возразил Гагенбах, опуская на пол собачонку. — Здравствуйте, фрейлейн Майя! О вашем здоровье мне, конечно, нечего и спрашивать?
— Совершенно нечего, о нем уже достаточно спрашивали сегодня, — ответила девушка, бросая шаловливый взгляд на Дагоберта. — Прощайте, господа, я спешу к папе! — и она, весело кивнув, пролетела мимо, к двери в комнаты отца.
Доктору Гагенбаху, оденсбергскому врачу и домашнему доктору Дернбургов, было около сорока пяти лет; его волосы уже начинали седеть, а фигура выказывала некоторое расположение к полноте, но вообще он был еще совсем хоть куда и представлял довольно резкую противоположность своему племяннику.
— Надо признаться, ты вел себя как настоящий герой, — насмешливо обратился он к Дагоберту. — Шалунья-собачонка хотела поиграть с тобой, а ты тут же обратился в бегство.
— Мне не хотелось так грубо обращаться с любимицей фрейлейн Дернбург, — ответил Дагоберт, озабоченно осматривая свои панталоны.
Дядя только пожал плечами.
— Едва ли нам удастся нанести визит фрейлейн Фридберг, как мы предполагали, — сказал он. — Я сейчас узнал, что гостей из Ниццы ждут к часу, весь дом на ногах, готовятся к их приему. Но, раз мы здесь, я все-таки попытаюсь переговорить с ней, а ты, тем временем, можешь привести себя в порядок.
Он поднялся по лестнице и наверху столкнулся с Леони, которая шла в переднюю. Она почти ежедневно видела доктора, но тем не менее в той манере, с которой она ответила на его приветствие, заметно чувствовалась сдержанность. Гагенбах как будто не видел этого, вскользь спросил, как ее здоровье, рассеянно выслушал ответ и наконец сказал:
— Сегодня я пришел к вам, фрейлейн, по совершенно особому делу. Правда, я неудачно выбрал время, потому что вы, очевидно, тоже заняты хлопотами в ожидании гостей, но я могу высказать свою просьбу в нескольких словах, а потому позвольте мне сделать это здесь же.
— У вас есть просьба ко мне? — с удивлением спросила Леони.
— Вы удивляетесь, потому что обычно я только раздаю приказания да пишу рецепты? Да, врачу позволительно так себя вести; он должен во что бы то ни стало поддерживать свой авторитет, особенно, если ему приходится иметь дело с так называемыми «нервными» больными.
Ударение, которое он сделал на слове «нервными», рассердило его собеседницу; она вспыльчиво ответила:
— Мне кажется, вам нечего опасаться за свой авторитет, порукой в его неприкосновенности служит ваш «деликатный» способ заставлять себя повиноваться.
— Пожалуй, но ведь с некоторыми пациентами деликатностью ничего не добьешься, — хладнокровно ответил Гагенбах. — Однако, перейдем к делу. Вы знаете моего племянника, приехавшего в Оденсберг три недели тому назад?
— Сына вашего брата? Конечно, знаю. Кажется, он потерял родителей?
— Да, он остался круглым сиротой; я его опекун и вообще должен взять на себя заботу о его будущем, ведь его родители не оставили ему ни гроша. Очевидно, они полагали, что мне, как одинокому человеку и старому холостяку, может понадобиться наследник. Гимназию Дагоберт закончил, экзамен на аттестат зрелости сдал, хотя и с грехом пополам, потому что особенно светлым умом он никак не может похвастать. От продолжительного сидения в комнате без свежего воздуха и усиленного «зубрения» у него совсем жалкий, болезненный вид. Представьте, у него уже расстроены нервы, по крайней мере, он воображает, что они у него расстроены; придется мне лечить его. Уж я подтяну ему нервы!
— Будем надеяться, что молодой человек выдержит курс вашего лечения, — резко сказала Леони. — Вы любите сильные средства, доктор!
— Там, где они уместны, действительно, люблю. Впрочем, я не собираюсь сживать со свету своего племянника, как вы, кажется, предполагаете. Лето он проведет здесь, чтобы поправиться перед поступлением в высшую школу. Но если мальчишке совсем нечего будет делать, ему в голову полезут всякие глупости, а потому я хочу, чтобы он хоть немного занялся иностранными языками; латинским и греческим его уже напичкали, а вот что касается английского и французского — здесь он очень слаб. Я и хотел спросить вас, не будете ли вы так добры взять на себя труд помочь ему в этом. Ведь вы прекрасно говорите на обоих языках.
— Если господин Дернбург ничего не будет иметь против.
— Он согласен, я только что говорил с ним об этом. Весь вопрос в том, захотите ли вы. Я знаю, что я у вас не особенно в милости…
— Полноте, доктор, — холодно перебила его Леони, — я очень рада случаю отблагодарить вас за медицинскую помощь, которую вы несколько раз мне оказывали.
— Во время «нервных припадков». Ну, в таком случае наше дело улажено. Дагоберт! Мальчик! Где ты там застрял? Иди сюда!
Это громкое приказание по-настоящему испугало Леони; она недовольно заметила:
— Вы третируете молодого человека, как школьника.
— Неужели я должен соблюдать какие-то церемонии с мальчишкой? Ему и без того очень нравится разыгрывать роль важного барина, а сам он краснеет, как пион, и запинается, как только заговорит с чужим человеком. Вот и ты наконец, Дагоберт! Фрейлейн так добра, что согласна принять тебя в ученики. Благодари!
Дагоберт снова необыкновенно низко и почтительно поклонился, покраснел и начал:
— Я очень благодарен вам, фрейлейн. Я чрезвычайно рад. Я не могу даже выразить, до какой степени я рад.
Тут он окончательно спутался, но Леони решила ему помочь, ласково сказав:
— Я не строгая учительница, и, надеюсь, мы с вами будем друзьями, господин Гагенбах.
