Виктория Холт - Мадонна Семи Холмов
Адриана глянула на нее с таким удивлением, что Лукреция снова залилась краской.
– Мой сын вступил в возраст брака, – холодно пояснила Адриана, – и скоро сюда прибудет его невеста. До церемонии бракосочетания она будет жить здесь как моя дочь.
Лукреция подняла иголку и вновь принялась за работу, надеясь скрыть замешательство.
– Это будет очень хорошо, мадонна Адриана, – произнесла она, а сама подумала: бедная девушка, ей придется выйти замуж за Орсино!
Адриана словно прочла ее мысли:
– Орсино – одна из лучших партий в Риме.
– А Орсино рад? – спросила Лукреция. – Наверное, он прыгает от радости, раз теперь у него есть невеста?
– Орсино воспитан как настоящий испанский дворянин. А испанские дворяне, дорогая моя Лукреция, не скачут от радости, как итальянские крестьяне в Кампо-ди-Фьоре.
– Воистину так, мадонна Адриана!
– А счастливым он будет, он осознает свой долг. Он должен жениться и иметь сыновей.
– А невеста?..
– Ты скоро ее увидишь. Я стану учить ее вместе с тобой.
Лукреция наносила ровные стежки и думала о своей будущей компаньонке. Хорошо бы невеста не слишком противилась… браку с Орсино.
Лукреция вместе с остальными сидела в большой темной комнате, стены которой по торжественному случаю украсили гобеленами.
Они собрались здесь, чтобы поприветствовать прибывающую в дом девушку, и Лукреция все время думала: что же эта девушка должна чувствовать? Наверное, она боится, и Лукреция постарается ее успокоить: она ведь по собственному опыту знала, что это такое – попасть в совершенно новую обстановку.
Орсино стоял подле матери. Адриана в очередной раз читала ему нотацию, и бедный Орсино выглядел еще мрачнее обычного, совсем не так, как должен был бы выглядеть жених. Как всегда в минуты волнения, косоглазие его стало еще заметнее, и он ежился под строгим взглядом матери.
Лукрецию также нарядили в черное, правда, платье ее украшала вышивка золотыми и серебряными нитками. Как жалко, что они придерживаются испанских обычаев! По всяким официальным случаям испанцы предпочитали черное, а Лукреция любила яркие краски – пурпур, золото и в особенности тот оттенок темно-синего, на фоне которого волосы ее казались совсем золотыми. Но и черное составляло удачный контраст с ее голубыми глазами и светлыми волосами, так что она не возражала.
И вот в комнату вошла Джулия Фарнезе. Ее сопровождал старший брат Алессандро, молодой человек лет двадцати. Это был горделивый, приятной наружности и прекрасно одетый юноша, но не к нему было приковано внимание Лукреции и всех собравшихся, а к Джулии. Она оказалась настоящей Красавицей, с золотистыми, как у Лукреции, волосами. Она была одета на итальянский манер, в голубое с золотом платье, и походила на принцессу из сказки, слишком прекрасную в этом мире торжественно мрачных Орсини.
Лукреция почувствовала приступ ревности: наверняка все станут говорить, что Джулия Фарнезе красивее ее, Лукреции.
Девушка преклонила перед Адрианой колени и назвала ее матушкой. Орсино подтолкнули вперед. И он, некрасивый и дрожащий, пробормотал свое приветствие. Лукреция всматривалась в прекрасное юное лицо невесты и искала в нем признаки инстинктивного отвращения – они неминуемо должны были проявиться, Лукреция даже забыла о своей ревности, так ей было жалко Джулию. Но прекрасное лицо оставалось спокойным: Джулия, как от нее и ожидалось, не выказывала никаких эмоций.
Они быстро подружились. Джулия была жизнерадостной, веселой, она уже прекрасно представляла, что есть жизнь, и с охотой отдавала свое внимание Лукреции – если поблизости не оказывалось мужчин.
Джулии было уже около пятнадцати, Лукреции – почти десять, и эта разница в годах давала Джулии большие преимущества. Она была более вольной в поведении, чем Лукреция, с меньшей охотой училась, и вовсе не стремилась во всем уступать окружающим. Когда они оставались наедине, она говорила Лукреции, что считает мадонну Адриану слишком строгой и напыщенной.
– Мадонна Адриана – очень порядочная женщина, – уверяла ее Лукреция.
– А я не люблю порядочных женщин, – ответила Джулия.
– Наверное, потому, что они заставляют всех нас чувствовать себя ужасными грешницами? – предположила Лукреция.
– Вот я лучше и буду грешницей, чем порядочной, – расхохоталась Джулия.
Лукреция боязливо оглянулась на фигурку Мадонны с младенцем, перед которой теплилась лампада.
– Ох, – снова рассмеялась Джулия. – У нас еще полно времени – еще успеем покаяться. Раскаяние – удел стариков.
– Но в Сан-Систо много молодых монахинь, – возразила Лукреция.
– Но я же не собираюсь становиться монахиней! И ты тоже. Да и зачем? Взгляни на себя. Ты очень хорошенькая…
А с годами станешь еще красивее. Вот подожди, вырастешь, доживешь до моих лет, может, станешь тогда такой же Красиной, как я, и у тебя будут любовники, множество любовников!
Лукреция очень любила такие разговоры. Они возвращали ее в прошлое, которое она уже едва помнила. Ведь прошло четыре года с тех пор, как она покинула веселый материнский дом и переместилась в обстановку строгого этикета и мрачности, царившую на холме Джордано.
Джулия обучала Лукрецию «соблазнительной» походке, показывала, как сделать губы ярче, учила танцевать. Джулия знала множество тайных женских уловок и с радостью ими делилась.
Лукрецию это все слегка беспокоило: она боялась, что Адриана догадается, какая Джулия на самом деле, и отошлет ее назад. И тогда Лукреция лишится такой замечательной подружки.
Ни в коем случае Адриана не должна видеть на их губах кармин и заставать их с теми замысловатыми прическами, которые накручивала на их головках Джулия. И Джулии не следует наряжаться в эти нескромные, но такие красивые платья, которые она привезла с собой. А Джулия лишь хихикала, но в присутствии будущей свекрови, старалась держаться паинькой.
Орсино не донимал их своим вниманием, и Лукреция заметила, что он побаивался своей невесты гораздо больше, чем та – его.
У Джулии был легкий характер, она уверяла Лукрецию, что, когда придет срок, сумеет справиться с Орсино. Было совершенно понятно, что все эти наряды с большим декольте, все эти прически и украшения предназначались вовсе не Орсино.
Лукреция думала, что Джулия, наверное, большая грешница.
Но, говорила она себе, кажется, грешники мне тоже нравятся больше, чем люди набожные. И если Джулию отошлют, я буду очень по ней тосковать и вряд ли снова полюблю мадонну Адриану.
Во дворце Орсини царило оживление. Это был один из тех дней, когда Лукреции следовало вести себя как можно сдержаннее, как и положено настоящей испанской даме, ходить с прямой спиной и потупленным взором, поскольку на холм Джордано должен прибыть кардинал Родриго Борджа, а Адриана не хотела, чтобы он почувствовал хотя бы легкое разочарование в собственной дочери.
