Кимберли Кейтс - Утренняя песня
Носовые платки, такой простой, такой домашний подарок.
Это стало шуткой еще в те времена, когда он был чумазым мальчишкой. Все сокровища, которые он находил, – птичьи яйца, блестящие камушки, поврежденные лапки кроликов, – завязывались в полотняные носовые платки. Он весь был в царапинах и порезах.
Энн Остен Данте никогда не жаловалась на то, как он использует ее подарки, – она лишь восхищалась каждым мальчишеским трофеем, который он приносил ей, начиная с блестящих перьев и кончая черной смородиной, согретой солнцем. Она говорила, что всегда может вышить еще один платок, но никто, кроме ее Остена, не знает, как удержать в ладонях солнечный день.
Так было раньше. До того как он покинул родительский дом и переехал в развалившееся поместье деда. До того как красивое лицо матери стало мрачнеть всякий раз, когда она на него смотрела. До того как он ее разочаровал. До того как, совершив обман, вынужден был скрываться от семьи, которую так любил.
Не проронив ни слова, Данте продолжал подниматься по лестнице.
– Считаю своим долгом сообщить вам, что ваша матушка и мисс Летиция очень надеются, что вы будете присутствовать на свадьбе. Позволю себе заметить, что присутствовать там было бы неблагоразумно. Это лишь доставит всем неудобства. Понимаете, ваш отец... я совершенно уверен, его гнев по отношению к вам стал еще сильнее.
– Они могут не обращать на меня внимания. Наверное, так будет лучше.
Особенно после той бури, которая разразилась, когда Остен последний раз присутствовал на семейном торжестве. Данте внутренне содрогнулся, вспомнив залитое слезами лицо матери, кружевную шаль – подарок отца, свисавшую с одного плеча, словно крыло феи, попавшей в шторм, ее дрожащие руки, сжимающие рукав сына.
– Остен, ты шутишь, скажи отцу, что это шутка!
В тот отвратительный день ему исполнилось двадцать, и он достал бы матери луну с небес, будь это в его силах. Но катастрофа была неизбежна – два быка сошлись на узкой тропинке, кто-то должен был проиграть. Остен не проиграл. Он завладел положением и сам спрыгнул с утеса.
Он сам расстался со всем, что любил, потому что не видел иного выхода. Лучше уж страдать от ненависти, чем от жалости. Боже избави, чтобы Джозеф Данте узнал, что его единственный сын...
Даже сейчас Данте не мог облечь свою мысль в слова.
Он осознал происходящее: у мистера Данте, похоже, снова есть сын...
Неужели он опоздает, неужели он на ложном пути?
Неужели невозможно восстановить мостик между ним и отцом, чье сердце он разбил?
Нечего было надеяться на прощение отца, пока Данте не докажет... Что? Что он не безнадежный расточитель? Не позор для семьи?
Есть только один способ добиться этого.
Данте закрыл глаза и вспомнил голос Ханны Грейстон, высказавшей оценку его музыки: «Полагаю, это хорошо, но недостает воображения!»
Он знал правду, но пилюля не стала от этого слаще. Он изо всех сил старался замаскировать реальность иронией и даже немного возненавидел ее за то, что она облачила в словесную форму эту самую неприкрашенную реальность.
«Я знаю, что сочиняю чушь, но вам придется довольствоваться этим, пока я не научусь писать лучше...»
Но что же делать, если он никогда не мог выразить что-то посредством музыки, если не мог выразить эмоции так естественно, так сильно, что их можно было бы передать лишь словами?
Нет, он снова попытается это сделать. Он будет пробовать до тех пор, пока его пальцы не будут обливаться кровью также, как обливается его сердце. Существует множество способов принести извинения. Но есть лишь один, который наверняка примет отец.
* * *
Ханна едва держалась на ногах от усталости. Но если бы безжалостный мистер Данте приказал ей обежать пять раз Ноддинг-Кросс в ночной рубашке, она не стала бы жаловаться. Так было не потому, что у нее перед глазами появился образ Пипа, крепко спавшего наверху. Просто сейчас они с Пипом были в безопасности.
Стиснув зубы, Ханна в полном изнеможении записывала одну за другой музыкальные фразы, изо всех сил бо-рясь с дремотой.
Она до крови кусала губу, подгибала, насколько это возможно, пальцы в полусапожках, надеясь, что острая боль не даст ей заснуть, но человек, сидевший за инструментом, рвался вперед с диким отчаянием.
Ей хотелось ненавидеть его, этого эгоиста, но она не могла позволить себе тратить силы на эмоции. Она должна непрерывно наносить на бумагу дрожащей рукой мелкие бессмысленные значки. Возможно, это и есть наказание за попытку обмана. Надо всего лишь водить пером по бумаге. Может быть, если опереться на другую руку... лишь на мгновение, если положить голову рядом со страницей, она сможет царапать каракули. Не будет же он играть вечно.
Закат окрасил окна в розовый цвет, когда Данте проиграл последний пассаж и взглянул на помощницу.
– Следующая часть будет в до-минор...
Не договорив, Данте разразился проклятиями.
Голова Ханны Грейстон покоилась на изгибе руки, пряди каштановых волос упали на лицо, такое бледное, что оно казалось полупрозрачным. Перо прочертило через всю страницу волнистую линию и повисло в безвольных пальцах.
Неужели он ее убил? Данте поморщился. Нет, Ханна Грейстон сделана из более крепкого материала. Но выглядела она такой же истерзанной, как его сестра Мэдлин, после того как три дня проплутала по лесу, охотясь за ценными экземплярами растений и заблудившись.
Данте взглянул на спящую девушку.
Мало кто назвал бы ее лицо красивым, но оно покоряло своей простотой.
Он представил себе серебристо-серые глаза, проницательные и умные, теперь скрытые густыми ресницами. У нее были изящные брови, решительный подбородок, пухлые губы.
Когда он увел ее с улицы, она выглядела сущим дьяволом в промокшей насквозь одежде, затем предстала перед ним с заляпанным чернилами лицом. И все-таки было в ней что-то, чего нельзя забыть.
Сейчас, при первых отблесках заката, грозная мисс Грейстон казалась почти что хрупкой. На ее лицо с тонкими чертами падал розовый свет, лившийся из окна. Нежные губы казались беззащитными, под глазами залегли темные тени.
Данте был поражен, когда понял, что даже он, известный своей жестокостью владелец поместья Рейвенскар, не столь бессердечен, чтобы разбудить ее и заставить записать конец того, что он сочинил.
Что же ему с ней делать? Оставить спать за столом, пока сама не проснется?
Нет. Она может упасть и сломать запястье. Тогда от нее не будет никакого толку. Его рука уже лежала на звонке, когда он неожиданно заколебался. Он ощутил почти что болезненное превосходство и подумал, что Ханна Грейстон не захочет, чтобы ее увидели в минуту слабости. В этом она походила на Данте.
