Виктория Холт - Неуемный волокита
Колиньи пришло приглашение.
Жанна сильно встревожилась, увидев в глазах адмирала радость. Женитьба принесла ему покой и уют, теперь он казался моложе того старого воина, что сражался при Монконтуре. Но еще его радовало и полученное письмо.
— Повеление, — сказал он, — от самого короля.
— Явиться ко двору? — холодно спросила Жанна.
— Вот именно. Только не в повелительной форме. — Колиньи слегка улыбнулся. — Его величество любезно просит меня вернуться.
— Зачем? Чтобы вас могли повесить на Гревской площади?
— Я уверен, что такого желания у его величества нет. Он хочет, чтобы я, как надежный, испытанный человек, служил ему помощником в самых важных делах.
— Приятные слова. Но что кроется за ними?
— Дружба. Я хорошо знаю Карла.
— Карла — да, но не короля Карла IX. К тому же он еще мальчик, поступающий по указке матери. Друг ли вам Екатерина, адмирал? И так ли предан вам Генрих де Гиз, что без вас двор ему невыносим?
— Ваше высочество требует слишком многого. Недавно они были нашими врагами. Теперь протягивают руку дружбы. Но, возможно, относятся к нам так же недоверчиво, как и мы к ним.
— Быть более подозрительными, чем они, немыслимо, — угрюмо сказала Жанна.
— Ваше высочество, при дворе делу гугенотов я надеюсь послужить лучше, чем на поле битвы. У меня сложилось твердое убеждение, что если мы будем продолжать убивать друг друга, то это пользы не принесет. А переговорами, показом своего образа жизни мы, несомненно, добьемся многого.
Жанна грустно посмотрела на него, понимая, что адмирал твердо решил ехать ко двору. Он воин, а не дипломат; настолько простодушный человек, что судит о других по себе. Верит, что и он, и враги хотят мира с одной и той же целью. Ни за что не допустит мысли, что те, предлагая дружбу гугенотам, могут втайне замышлять их истребление.
Колиньи улыбнулся.
— Его величество пишет, что желает видеть при дворе мою супругу.
— Значит, вы отправляетесь в логово наших врагов, — вздохнула Жанна. — Будьте осторожны, мой друг.
Адмирал поцеловал ей руку и поблагодарил за беспокойство; но она понимала, что страхи ее он считает напрасными.
Гаспар де Колиньи уехал в Париж, а Сюзанна родила мальчика, чему профессор очень обрадовался; он единственный в Ла-Рошели верил, что ребенок его.
Жанна, слышавшая краем уха сплетни о сыне, не обратила на слухи внимания, мысли ее были заняты другим. Она понимала, что существующее положение долго не продержится.
Ее беспокоило будущее сына и дочери, а также — правда, в меньшей степени — племянника, Генриха де Конде. Поэтому она с удовольствием занялась подготовкой женитьбы последнего.
Приехавшего в университет Генриха принял опечаленный профессор.
— Мой принц, — воскликнул он, — вы были нам таким близким другом. Вы разделите наше горе.
Генрих встревоженно спросил, что случилось.
— Мальчик…
— Что с ним?
— Умер вчера ночью. Я так долго ждал сына и возблагодарил Бога, когда он родился. А теперь… Бог отнял его у меня.
От расстройства Генрих лишился дара речи. Его сынишка… умер! Но, когда он видел его в последний раз, мальчик был вполне здоров.
— А мадам…
— Убита горем.
Мужчины сидели, мрачно уставясь в одну точку.
Сюзанна вышла к ним; глаза ее покраснели от слез. Она бросилась к Генриху, и он под взглядом профессора нежно обнял ее на несколько секунд.
— Утешьте ее, ваше высочество. У вас это получится.
— Мой сынок, — горестно произнесла Сюзанна. — Он внезапно заболел и через несколько часов…
— Я мечтал о сыне… много лет, — негромко произнес профессор.
Генрих положил руку ему на плечо.
— Не надо так горевать. У вас будут другие…
Сюзанна взглянула на него, и в ее глазах вспыхнула надежда, но тронула она его меньше, чем могла бы несколько месяцев назад. Принц увидел на рыночной площади одну женщину, и она не шла у него из головы.
Сюзанна упорно глядела на Генриха.
— Мой принц, вы полагаете, что у нас будет еще сын?
В голосе ее звучала мольба; а Генрих никогда не мог отказать женщине в просьбе.
— Несомненно.
Конде подошел к Генриху с несколько смущенным видом.
— Я женюсь.
Генрих засмеялся.
— Пора бы уж, mon vieux [8].
— На моей кузине, Марии Клевской.
— Надеюсь, она красавица.
Конде восторженно глядел вдаль.
— Это устроила твоя мать. Странно, что она подобрала мне невесту раньше, чем тебе.
— Помнится, — задумчиво заговорил Генрих, — в четыре года… или в пять лет я был при дворе короля Франции Генриха II, мужа Екатерины Медичи, погибшего на турнире. Он любил детей и привязался ко мне. Однажды взял меня на руки и спросил, хочу ли я быть его сыном.
— И ты ответил: «Да!» Кому бы не захотелось быть сыном французского короля.
— Ошибаешься. Мать приучила меня говорить правду, и, видя стоящего поблизости отца, я указал на него и ответил: «Вы не можете быть моим отцом, у меня уже есть отец». И знаешь, что сказал на это король? «Тогда, может, ваше высочество соблаговолит стать моим зятем?» Дочь его — любознательное существо с длинными черными волосами и очень дерзким взглядом — стояла невдалеке. Он сказал: «Это моя дочь Маргарита. Если женишься на ней, будешь мой зять». Тут все зааплодировали, и нас заставили обняться. Она ущипнула меня за ногу — след оставался несколько дней, но мой щипок был сильнее.
— Это была бы хорошая партия. Не сомневаюсь, что твоя мать сочтет ее удачной. Дочь Франции и сын Наварры — Валуа и Бурбон.
— Хорошая партия! — Генрих пожал плечами. — С этой фурией? Я видел ее и потом. Насмотрелся, как она топает ногой от гнева, как кокетничает с любым симпатичным мальчишкой, случайно оказавшимся поблизости. Она тогда была еще ребенком, но…
— Похоже, вы с ней два сапога пара.
— Я готов жениться на ком угодно, — воскликнул Генрих, — только не на Марго!
— И все же…
— Бояться мне нечего. То был пустой разговор. При французском дворе я не нужен. У меня скверные манеры. И Наварра слишком маленькое королевство. Марго не будет тревожить мои сны. А ты, кузен, скоро станешь мужем. Я буду молиться, чтобы из тебя он получился хорошим.
— Получится не хуже, чем из тебя.
Генрих бросился к кузену, и несколько минут они боролись, как в прежние времена. Несмотря на общий смех, каждый был немного серьезнее, чем хотел показаться другому; каждый сознавал, что определенный период их жизни завершился. Впереди их ждали новые обязанности. Конде слегка волновался; Генрих нет. Он знал, что встретит будущее с обычным спокойствием, и не верил, что оно может оказаться неудачным.
