Мэрилайл Роджерс - Шепот в ночи
Стоя у входа, Дэйр разглядывал собравшихся в зале, по-прежнему ярко освещенном, но уже не настолько переполненном. Как всегда, гости сидели по одну сторону стола, лицом к трем грубо сколоченным столам, находившимся внизу, — они стояли под прямым углом к почетному помосту и были предназначены для менее знатных гостей. Таким образом, все было готово для празднования в более тесном кругу обитателей замка и гостей их господина.
Только когда Дэйр занял отведенное ему место рядом с Габриэлем, он увидел то, что в суете его прибытия осталось незамеченным. В одной из групп сидящих были люди, которых он не чаял встретить когда-нибудь еще. В самом дальнем конце высокого стола сидел Халберт Боан — сосед Сирила, дворянин, под опеку которого Сирил отдал своих сыновей. Удаленный от него настолько, насколько могут быть удалены друг от друга два человека, сидящие за одним столом, Дэйр забавлялся видом нахмурившегося барона, который так тесно прижимал к себе жену будто она была прикована к нему. Не удивительно, что барон нарочно отказывался смотреть в его сторону. Однако Халберт, кажется, заметил и правильно расценил пламенный взор, который Сибиллин подарила человеку, по мнению барона, таившему в себе опасность.
Глаза Дэйра заискрились смехом. Ревность настолько ослепила Халберта, что он видел только эту реальную опасность, исходившую от его бывшего рыцаря. Ах, барон абсолютно ничего не подозревает о том, что предмет его темных желаний — Элис, его дочь, сидящая сейчас рядом с отцом со смиренно опущенными глазами и честно пытающаяся быть образчиком покорной женственности.
Элис почувствовала на себе пристальный взгляд и испугалась, что может выдать себя перед отцом: настолько сильный отклик вызвало в ней близкое присутствие Дэйра. Руки у нее так сильно дрожали, что она не смела поднести к губам ни кусочка пищи, ни глотка жидкости, боясь неуклюже уронить еду себе на колени или разлить вино на белую скатерть. Отец будет смущен, если его дочь вдруг окажется такой неловкой при гостях и хозяине замка, а Дэйр поймет, какой уязвимой она становится в его присутствии.
Чтобы предотвратить такое ужасное зрелище, она сидела прямо и неподвижно, большим усилием воли сохраняя самообладание. Ее душа была объята противоречиями: стремлением быть наедине с Дэйром и чувством вины за то, что она, будучи замужней женщиной, желала близости с другим мужчиной, а не с мужем. Чтобы предотвратить предательскую дрожь, которая будет заметна, начни она вдруг инстинктивно разглаживать концы барбета, она крепко переплела пальцы. У нее было сильное ощущение, что, если Дэйр вскоре не отведет глаза, нервы ее не выдержат такого напряжения и произойдет неприятная сцена. Спастись от надвигающегося ужаса она может, только если Дэйр отвернется. Но он упрямо смотрел прямо на нее, а она не могла защититься от его взгляда. Она ничего не могла поделать, кроме как молиться, чтобы кто-нибудь заговорил с ним и отвлек от нее его пристальное внимание.
Но ее мольбы не получили желаемого отклика. В течение всей трапезы, казавшейся ей бесконечной, когда пажи, преклонив колена, предлагали то одно, то другое необыкновенно приготовленное блюдо, ни слова не было адресовано Дэйру. Он как будто бы не обращал внимания на эту грубость — не удивительно, если знать, как мастерски он владеет своими чувствами. Она же, напротив, так расстраивалась из-за него, что чуть было намеренно не спровоцировала сцену, еще худшую, чем та, которой она боялась вначале. Как смеет его семья так подло с ним обращаться? Он ничем не заслужил такого холодного приема. Ведь сейчас он находится в замке Уайт впервые с того дня, как еще мальчиком был послан в Кенивер. И что бы он ни сделал потом, до своей высылки из Кенивера он не совершил ничего дурного. Это была их вина!
Хотя ее отец в прошлом несколько раз посещал Уайт, ни граф, ни ее супруга никогда не бывали в Кенивере, и до своего приезда сюда прошлой ночью Элис никогда не встречалась с родителями Дэйра. Видя, как днем они отреагировали на его приезд, Элис поняла затаенную правду. Они предпочитали избегать любого места, где могут оказаться в обществе своего младшего сына. Это раздосадовало Элис и разожгло ее темперамент. Да, она слышала, как и все, историю о том, что граф Сирил проклял Дэйра. Но она всегда считала, что леди Элинор, по крайней мере, должна питать к сыну материнскую любовь и что только подчиненное положение, которое занимали женщины, не позволяло ей объявить всему свету, что он невиновен и любим ею. Теперь же, вспоминая не только холод их первой встречи с Дэйром, но и то, с каким бесстрастным лицом леди Элинор нарочито отвернулась от Дэйра, хотя Габриэль приветствовал его, Элис поняла со всей очевидностью, что эта женщина ничего не дала ему, потому что ей нечего было дать. Бедный Дэйр. Нежное сердце Элис кровью обливалось от жалости к нему.
Она была достаточно умна и проницательна, чтобы понять, что такое отношение к нему родителей вызвано чем-то более глубоким, нежели его требование, чтобы Габриэль отказался от своей клятвы. И то, что Дэйр все эти годы был нежеланным гостем в родном доме, доказывало, что источник этого кроется где-то в темных глубинах прошлого. Возможно, так глубоко, что никто не сможет найти его и вынести на свет Божий и раскрыть его тайну. Страшная мысль. Но вместо того чтобы успокоить Элис своей безнадежностью и невозможностью изменить родительское отношение к Дэйру, эта мысль лишь разожгла в ней яростный огонь.
Чтобы отвратить себя от внезапных и непродуманных действий, она сжала руки так крепко, что ногти впились ей в ладони. Однажды, поклялась она, однажды она сумеет излечить рану Дэйра, нанесенную ему отцовским проклятием, когда он был еще невинным младенцем. И хотя после сегодняшней церемонии она, возможно, никогда больше не увидит Дэйра, она будет считать эти слова своей клятвой, данной так же торжественно, как Габриэль произнес свою клятву крестоносца.
Снедаемая сильными и горячими чувствами, она взглянула на Дэйра из-под опущенных ресниц. Это была ошибка, которую ей следовало бы предвидеть. Она тут же встретилась с его взглядом, и у нее перехватило дыхание. Боясь выдать свои чувства, она опустила глаза, но Дэйр уже успел заметить, какой живой огонь горел в их зеленых глубинах. Он был чрезвычайно этим польщен.
Когда тарелки, освобожденные от орехов, изюма, яблок и ярко-желтого сыра — последнего блюда трапезы, были отодвинуты, господа и их рыцари переместились к громадному очагу, занимавшему большую часть стены за почетным помостом. Пока мужчины устраивались поудобнее, Дэйр решительно отвел брата в густую тень с одной стороны мерцающего огня. Повернувшись спиной ко всем, даже к даме, которая только что была объектом его пристального внимания, он решил высказать Габриэлю то, что было предназначено только ему. Он не знал, что его затея под всевидящим оком Сирила обречена на неудачу.
