Энн Чемберлен - София и тайны гарема
Да, этот могучий человек и в самом деле имел полное право дерзко говорить о себе: «В Багдаде я царь царей, в Византии — цезарь, а в Египте — султан. Воля Аллаха и чудеса Магомета — все подчиняются и служат мне!»
Пару раз ей удавалось видеть султана во время торжественных процессий, в которых он принимал участие. Конечно, среди огромной толпы народа трудно разглядеть чье-то лицо. В лучшем случае был виден лишь тюрбан, огромный тюрбан, в ярких лучах солнца ослепительно сияющий своей белизной. Увенчанный роскошным плюмажем из перьев цапли — привилегия исключительно царственных особ, — он в высоту достигал чуть ли не трети человеческого роста. Это чудовищного размера сооружение из великолепного шелка и тончайшего льна непременно должно было иметь определенную длину — в пятнадцать раз длиннее расстояния от кончика монаршего носа до вытянутого пальца руки. А второй такой же тюрбан, надетый поверх шеста, обязательно несли перед султаном во главе процессии. Эта великая честь обычно оказывалась какому-нибудь могущественному аге: он заставлял тюрбан кивать в ответ на приветственные крики толпы.
Но Сафие все же удалось увидеть султана поближе. И тогда его резко загнутый книзу нос, смахивающий на клюв хищной птицы, глубоко посаженные черные глаза, в которых светился острый ум, суровое худое лицо, обрамленное бородой, с только еще начинающей пробиваться сединой и не скрывающей властных и жестких очертаний его подбородка, — все это заставляло трепетать сердце девушки: такая властная сила исходила от этого старика. Злые языки твердили, что у султана болезненный вид, поэтому он и заставляет себя румянить. Но Сафия не верила болтовне — здоровый румянец на щеках султана опровергал любые сплетни, а обветренное, загорелое до черноты лицо словно говорило том, что этот человек предпочитает битвы праздному лежанию на диване.
От султана на сто шагов исходило какое-то сияние. Поговаривали, что всякий раз, когда Сулейман появлялся на людях, несколько человек, оказавшихся на его пути, становились богачами. Сафия скоро узнала, почему. Все дело в том, что по велению султана несколько драгоценных камней — из тех, что украшали его одежду, — намеренно пришивались небрежно. Во время торжественных шествий некоторые из них падали в пыль под его ногами. Нежданный подарок судьбы тому, кто имел смелость поднять сверкающий алмаз и торжественно объявить его своим!
И хотя сама Сафия дерзко именовала султана стариком — а случалось, и похуже, причем старалась делать это нарочито громко, выбирая момент, когда ее могли услышать, — в глубине души она не могла не признать, что этот «старик» — великолепный образец мужской породы. Даже мимолетное появление Сулеймана в Алеппо вызвало среди обитательниц гарема настоящий переполох. При одном только воспоминании об этом сердце Сафии сладко трепетало. Нет, у нее не поднимется рука причинить зло султану. Этот человек заслужил ту славу и почет, которыми он пользовался. Да будь ее власть, она с радостью бросила бы ему под ноги все сокровища мира! Какое было счастье сказать ему об этом… Наедине, разумеется! К тому же сияние власти, окружающее султана, великолепно подошло бы ей самой.
«Жаль, что меня не купили для его постели, — мелькало порой у нее в голове. Сафия понимала, что противоречит сама себе, но ничего не могла с этим поделать. — Вот уж не повезло, так не повезло. Оказаться в гареме его же собственного внука! Это значит, что я, возможно, так никогда и не узнаю султана!»
— Забудь об этом! — резко осаживала ее Нур Бану, когда однажды это неосторожное замечание вырвалось у Сафии. — Вспомни: у султана есть сын, причем достаточно взрослый. Он тебе в отцы годится. И не только сын, но и внук. Мой сын, а твой господин и повелитель. Так что твое время придет. Терпеливо жди, когда оно настанет, а пока делай, что тебе говорят.
Ждать как раз было труднее всего. А уж ждать, когда великолепный султан умрет… Глупо, думала Сафия, скорее первым к праотцам отправится его сын. Кстати сказать, Сулейман уже успел благополучно пережить трех своих сыновей, а последний из оставшихся в живых, Селим, единственный наследник престола, тоже, похоже, не задержится на этом свете.
Да, в этом-то и крылась опасность. Принц Селим казался наиболее слабым звеном, вполне подходящим для того, чтобы слегка подкорректировать волю Аллаха. При первой встрече будущий султан, которому только-только стукнуло сорок, произвел на нее потрясающее впечатление — ничуть не меньшее, чем его отец. Одного взгляда, хоть и со значительного расстояния, Сафие было достаточно, чтобы воспламениться. Но потом, когда схлынул первый восторг и слегка развеялось сияние титула, который ему предстояло унаследовать, она смогла разглядеть и по достоинству оценить и его коротенькую тучную фигуру, и нездоровую бледность лица, увенчанного громадным тюрбаном, который, казалось, вот-вот свалится на землю. Поговаривали даже, что он вовсе и не сын Сулеймана Великолепного. Злые языки в гареме упорно твердили, что у красавицы Хуррем-султан был любовник. Сказать по правде, глядя на Селима, поверить в это можно было без особого труда.
А вот в то, чтобы Хуррем, эта потрясающе красивая и умная женщина — о ее красоте слагались легенды, существовавшие до сих пор, — решилась вдруг так опозорить себя, уже верилось с трудом. Поразмыслив на эту тему, Сафия решила, что в каждой семье отыщется своя паршивая овца и на дне бутылки с самым великолепным вином всегда найдется осадок. По ее мнению, это было наиболее разумным объяснением. Такова ирония судьбы: в то время как наиболее достойные сыновья султана — здоровые, красивые и умные — пали в борьбе за власть, жалкий заморыш Селим уцелел.
Из-за такого ублюдка даже и рисковать не стоило. К чему яд, если Селим и так убивал себя, причем делал это так старательно, словно ему не терпелось поскорее покинуть этот свет.
Здесь, среди турков, где употребление спиртных напитков считалось государственным преступлением и приравнивалось к оскорблению величества, к Селиму накрепко прилипла презрительная кличка «пьянчуга». Возмущенный отец писал ему письмо за письмом, убеждая сына «отказаться от мерзкого пристрастия». Все напрасно. Даже в Италии, где вино иной раз заменяет детям материнское молоко, Сафии никогда не случалось видеть более горького пьяницу, чем этот наследник трона Оттоманов. Может быть, думала она — и эта мысль приятно тешила ее гордость, — религиозный запрет, столкнувшийся с врожденной тягой к спиртному, пробудил в душе этого ничтожества демонов, которым он был не в силах противостоять? А то обстоятельство, что он, знавший об ожидавшем его высоком предназначении, был вынужден многие годы существовать в тени своего отца, нетерпеливо ожидая его смерти, только усилило его тягу к спиртному.
