Уинстон Грэм - Четыре голубки
Младшей сестре, Ровелле, еще не исполнилось пятнадцати, но ростом она была почти с Морвенну, хотя и более худая, с русыми волосами, близко посаженными глазами и длинным тонким носом. У нее была красивая кожа, хитрое выражение лица и брови песчаного цвета, а нижняя губа часто дрожала. Девушка слыла самой умной в семье.
У подножья холма сгрудились коттеджи с соломенными крышами, ворота с козырьком, старая гранитная церковь, стоящая тут еще с 1326 года, а за ней — жилище викария, милый квадратный домик с видом на реку. Девушки вошли, стряхнули грязь и изморозь с юбок и направились в гостиную пить чай. Там к ним присоединился преподобный Осборн Уитворт. Оззи был крупным мужчиной с зычным голосом, но несмотря на модные и пышные наряды, в присутствии дам терялся. Хотя он был дважды женат, для понимания противоположного пола ему не хватало воображения. Женщин он рассматривал главным образом как создания, которые одеваются по-другому, готовы получать незаслуженные комплименты, воспитывают детей — в общем, неизменные и полезные средства для продолжения рода человеческого, которые часто, но лишь на короткий срок становятся объектом его желания. Если бы он знал о высказывании Кальвина, что женщины созданы для того, чтобы вынашивать детей и умирать от родов, то, вероятнее всего, согласился бы с этим.
По крайней мере, его первая жена именно так и умерла, оставив двух маленьких дочерей, и Оззи быстро предпринял меры, чтобы заменить ее новой. Он выбрал ту, чье тело его привлекало, а приданое, благодаря щедрости мужа ее кузины, мистера Джорджа Уорлеггана, помогло избавиться от долгов и улучшить уровень жизни. Всё сложилось как нельзя лучше.
Но даже при всем своем непонимании противоположного пола за несколько месяцев он убедился, что новая жена не наслаждается ни браком, ни новым положением в обществе. В каком-то смысле он был готов к определенному неприятию женщиной брака, поскольку его первая жена пусть и с радостью принимала физическую близость, но выказывала всё меньше к ней желания, и хотя никогда не делала ни малейших попыток отказаться, Оззи чувствовал в ее поведении отстраненность, которая его совсем не радовала.
Но в случае с Морвенной ничего другого никогда и не было. Он знал, что жена его не любит, ведь она сама заявила об этом до замужества. Оззи счел это женской блажью, с которой он легко справится в постели: он был достаточно уверен в своей мужской привлекательности и думал, что скоро преодолеет эти девичьи колебания. Но хотя она принимала его внимание пять раз в неделю (кроме суббот и воскресений), но с такой покорностью, будто мученица, насаженная на кол. Оззи редко смотрел ей в лицо во время соития, но иногда замечал, что ее губы сжаты, а брови нахмурены. Потом она часто дрожала или непроизвольно дергалась. Ему хотелось бы верить, что это от удовольствия, хотя никто не ожидает, что женщина будет получать от этого удовольствие, но заглянув ей в глаза, когда удавалось, ясно понимал, что это не так.
Ее поведение раздражало и злило Оззи. А иногда приводило к некой жестокости с его стороны, физической жестокости, чего потом он стыдился.
Морвенна неплохо справлялась с простыми домашними обязанностями. Она навещала прихожан и часто отсутствовала, когда Оззи ожидал найти ее дома. Падчерицы ей нравились, а через некоторое время и они стали отвечать взаимностью. Морвенна ходила в церковь — высокая и стройная — ну, пока еще стройная. Сидела с ним за столом и вкушала его пищу. Носила в своей неприметной манере одежду, которую он ей купил. Обсуждала с ним дела церкви, иногда даже городские проблемы. Когда его приглашали на приемы, такие как свадьба мисс Пенвенен, находилась рядом. Она не болтала за едой, как Эстер, не жаловалась на плохое самочувствие, не тратила деньги на пустяки и вела себя с достоинством, которого недоставало его первой жене. В целом, она могла бы стать во всем приятной ему женщиной, если не обращать внимания на прискорбную, но необходимую главную цель брака.
Но он никак не мог не обращать на это внимания. На прошлой неделе, совершая свадебную церемонию в своей церкви, Оззи невольно мысленно перенесся от нынешнего момента к собственному браку и трем целям, на которых зиждется подобный союз, как говорится в Священном Писании. Первая, зачатие детей, уже была достигнута. Третья, взаимный комфорт, общение и тому подобное, тоже, можно сказать, была близка, ибо Морвенна исполняла его волю и почти всегда находилась под рукой.
Камнем преткновения была вторая: «...средство против греха и для избежания блуда, дабы те люди, что не облечены даром воздержания, могли жениться и оставаться чистыми пред лицом Христа». Что ж, даром воздержания он не был наделен, и жена должна была спасти его от блуда. А не дрожать и дергаться от любого прикосновения. Жены, говорил святой Павел, повинуйтесь своим мужьям, как Господу. И он повторил это и в Послании к ефесянам, и в Послании к колоссянам. Ей не следует смотреть на тело мужа с ужасом и отвращением.
Так что иногда она принуждала его к греху. Иногда он без нужды причинял ей боль. Однажды Осборн так вывернул ей ногу, что Морвенна вскрикнула, но такое не должно повториться. Это всю ночь его беспокоило. И он винил жену.
Но сегодня, в присутствии трех барышень, он проявил себя с лучшей стороны. Самодовольный и уверенный в себе (он заранее велел Морвенне обращаться к нему, как к мистеру Уитворту, а в разговоре с другими людьми именовать викарием) он мог наконец-то расслабиться и вести себя с неуклюжей доброжелательностью. Он стоял на коврике у камина, убрав руки под полы сюртука за спиной, и беседовал с гостями о делах прихода и городских проблемах, а они попивали чай, бормотали что-то в ответ и вежливо смеялись его шуткам. Потом он еще больше осмелел и в подробностях рассказал о вчерашней карточной партии, и Морвенна вздохнула с облегчением, потому что подобная тема служила знаком его одобрения. Осборн играл в вист три вечера в неделю, это была его давняя страсть, и вчерашняя партия служила постоянной темой разговоров за завтраком.
Перед тем как предоставить дам собственным делам, Осборн посчитал необходимым исправить возможное впечатление о своем легкомыслии в беседах и перешел к своим воззрениям на войну, нехватку продовольствия в Англии, опасностям распространения недовольства, уменьшению покупательной способности денег и открытию нового кладбища в Труро. Исполнив свой долг, он позвонил в колокольчик, чтобы лакей убрал чай, хотя Гарланда еще не допила, и покинул девушек, вернувшись к себе в кабинет.
Нормальный разговор девушки возобновили только через некоторое время, он целиком посвящался событиям в Бодмине и новостям об общих знакомых. Жизнерадостная, открытая и практичная Гарланда изнывала от желания задать все вопросы, которые обычно звучат в таких случаях: о подготовке к рождению малыша, счастлива ли Морвенна в браке, каково это — быть женой викария, а не дочерью декана, выходит ли она в свет и какие заказала платья. Но она единственная из сестер кое-что знала о трудностях Морвенны и при первой же встрече поняла, что они еще не закончились.
Она надеялась и молилась, что несколько месяцев брака, а в особенности ожидание ребенка заставят Морвенну забыть о «другом мужчине». Гарланда пока не знала, мучают ли сестру воспоминания о потерянной любви, или просто не по душе новая любовь, но теперь, познакомившись с Оззи, заметила проблемы, с которыми приходится сталкиваться Морвенне. Жаль, что она не останется, Гарланде казалось, что она могла бы помочь Морвенне больше, чем кто-либо другой. Морвенна — такое хрупкое и мягкое создание, ее легко ранить, но ей так хочется быть счастливой, и в ближайшие годы ей придется зачерстветь, чтобы иметь дело с человеком вроде Оззи, выстоять рядом с ним, а иначе она не выдержит, ей придется глядеть на него, как зачарованная мышь на кота, вроде тех двух девчушек, что бродят по дому. Нужно придать ей сил.
Что касается остающейся сестры, Гарланда не знала, о чем она думает, да и вряд ли узнает. Если тихую и молчаливую Морвенну можно было прочитать, как открытую книгу, проникнуть во все мысли, чувства и страхи, и ее задумчивость происходила лишь от застенчивости, то малышка Ровелла с тонким носом, прищуренными глазами и дрожащей нижней губой была непроницаема со дня ее рождения. Ровелла, уже переросшая Гарланду на три дюйма, почти не принимала участия в разговоре, который теперь сбивчиво возобновился. Ее глаза блуждали по комнате — уже не первый раз с тех пор, как она сюда вошла — оценивая и составляя впечатление, и Ровелла несомненно пришла к собственным выводам относительно зятя.
Пока две другие сестры болтали, Ровелла встала и подошла к окну. Уже смеркалось, но на реке еще мерцал свет, вода блестела среди голых деревьев, как очищенная виноградина.
Вошел лакей со свечами и изгнал последние остатки солнечного света.
