Гуиллермо Гланк - Девушка по имени Судьба
— Пойдем, ты полюбуешься на нашего с Энрике Мартина, — шепнула Мария и повела Камилу в детскую.
Но страсть к путешествиям увлекла Мартина в кухню, он оползал ее всю, обнаружил в углу запасы изюма и колотых орехов, уселся и стал не спеша подкрепляться то одним, то другим. За этим занятием и застали его три взволнованные женщины, которые успели уже обежать весь дом. Шурша юбками, они кинулись к нему, подхватили несколько перепуганного малыша и покрыли страстными поцелуями.
Вскоре приехали и Лусия с Пабло и с детьми. Снова объятия, восклицания, поцелуи. Старшие девочки уселись поболтать, малыши затеяли возню.
Женщины накрывали на стол, мужчины беседовали и курили, и все вдыхали аппетитный запах жарящейся индейки.
— Как жаль, что с нами нет мамы Маргариты, — с невольным вздохом сказала Лусия, и каждый припомнил что-то свое, хорошее и доброе, про эту достойную женщину, которая окончила свои дни в кругу любящей семьи, окруженная заботой детей и привязанностью внуков.
Но вот наконец все готово. Взрослые распахнули двери гостиной, и дети застыли перед невиданным зрелищем: удивительное дерево протягивало к ним свои пушистые ветки, полные чудесных плодов.
— Пусть таким же щедрым будет для нас весь будущий год! — пожелал с доброй улыбкой Энрике.
Мария села за пианино и заиграла рождественский псалом, который она разучила с детьми, но запели все: и дети и взрослые, славя пришествие на землю Бога любви.
— Ну а теперь за стол! Все успели страшно проголодаться! — пригласила всех Виктория еще звенящим от слез голосом, и все чинно и торжественно двинулись к праздничному столу.
Рассевшись, все поглядели друг на друга — вот она, одна большая семья, вместе с Браулио и Паулиной одна большая семья. И, как всегда за рождественским столом, одно место пустовало — место для путника, для несчастного, которому не повезло и он оказался в рождественскую ночь в пути без крова и пищи. Был несчастный и в их семье, но если его не было с ними под их общим кровом, то никто не изгонял его из своего сердца. О нем помнили, ему сострадали.
И когда все подняли бокалы, поздравляя друг друга со счастливым Рождеством, раздался стук дверь. Открывать ее бросились все. На пороге стоял высокий почти седой мужчина.
— Августо! Сынок! — первым узнал его и бросился к нему Энрике.
— Входи, Августо, мы рады тебе и все вместе поздравляем тебя с Рождеством, — присоединился к отцу и Адальберто-Катриэль.
Женщины молчали, но, глядя на их ласковые растроганные лица, полные доброжелательности и привета, Августо понял, что путь страдания и искупления окончен и он наконец в кругу любящей семьи. С глухим рыданием припал он к груди Энрике и будто маленький мальчик пролепетал:
— Простите меня!
Круг сомкнулся, пустота в нем восполнилась, он был вновь неделим и неразрывен — живой, подвижный, меняющийся круг семьи…
А когда все поужинали и дети порадовались своим подаркам, все опять уселись вокруг стола, чтобы исполнить старинный обряд — обряд зажигания свечей.
Первую свечу зажег Адальберто-Катриэль за красивейшую в мире женщину — Милагрос.
Вторую зажгла Милагрос за лучшего из мужчин — Адальберто-Катриэля.
И все вместе они зажгли свечу за своих матерей — лучших в мире, любимых, любящих и заботливых.
К трем свечам присоединилась четвертая— Милагрос зажгла ее за своих братьев — старшего Анибала и младшего Хуансито. И все вспомнили того, кто творил много зла, но раскаялся и ушел в мир иной. А потом пожелали долгого и счастливого пути другому, младшему брату.
Загорелась пятая свеча — Катриэль зажег ее за Камилу: счастья тебе, сестренка! Да не оскудевает в нас с тобой ток жизни и дуновение творчества!
Шестую свечу Катриэль зажег за человека, которого выбрал бы себе в отцы, если бы он не был ему отцом, и все растроганно посмотрели на Энрике, пожелав ему счастья и благоденствия.
— В эту ночь прощения и милосердия, — сказала Милагрос, — я зажгу свечу за человека, которому так и не открылся истинный свет любви, но мы вспоминаем его с любовью и состраданием, я зажигаю свечу за нашего с тобой отца, Лусия, — и она зажгла свечу за Гонсало. И еще одна свеча загорелась за тех, кого нет, но кто всегда жив в сердце, и все вспомнили Асунсьон.
— Ты страдала и жертвовала молча, чтобы не ранить тех, кого любила, — сказала Мария. — Ты посвятила жизнь тому, во что верила, и пусть недолгое время, но была счастлива. Жизнь подарила тебе сына, но мы все чувствуем себя твоими детьми.
Загорелась свеча и за тех, что не пожалели своего счастья и своей жизни для их общего счастья, — за Росауру и Лилен.
Загорелась свеча и за Мануэля, который сам казнил себя за жестокость к дочери.
Загорелась свеча и за Энкарнасьон, помнили ее только Виктория и Мария, но свет ее любви горел в них и согревал и детей и внуков.
Последнюю свечу Милагрос зажгла за Августо, желая ему долгой жизни, которая умудрит его и наполнит сердце сладостью прощать и быть прощенным.
Двенадцать свечей горело на столе, и старые и молодые сидели, глядя на них и вспоминая всех тех, кто дарил им счастье и веселье, кто болел и страдал за них, кто любил и заботился, — вспоминали корни и ветви дерева, которое зовется семьей. Вспоминали все ветви семейного дерева — и больные, и отсохшие, потому что семья устроена так, что, когда отсыхает одна ветвь, на другой расцветает цветок.
И вспоминая, постигали простую истину: семья жива только не иссякающей силой прощения…
