Похищенный. Катриона - Роберт Льюис Стивенсон
На следующий день мы с Престонгрейнджем в сопровождении многочисленного общества отправились в Глазго, где (как ни изнывал я от нетерпения) провели некоторое время, заполненное делами и удовольствиями. Я жил у милорда, со мной держались, как с близким другом, приглашали участвовать во всех развлечениях, представляли всем именитым гостям и, короче говоря, окружили меня вниманием, какого я, на мой взгляд, ни по своему положению, ни по моим заслугам достоин не был. Нередко среди чужих людей я даже краснел за Престонгрейнджа. Надо признаться, в эти последние месяцы я увидел мир таким, что впал в мрачное уныние. Мне довелось познакомиться со многими людьми, в том числе с занимавшими высокое положение по праву рождения или благодаря своим способностям, и у кого из них руки были чистыми? Что до Браунов и Миллеров, я убедился в их своекорыстии и уже не мог относиться к ним с уважением. Престонгрейндж был как будто лучше остальных. Он спас меня, а вернее, пощадил, когда другие намеревались попросту меня убить. Но на нем была кровь Джеймса, и его теперешняя, как мне казалось, лицемерная обходительность со мной представлялась мне неизвинительной. Меня возмущало, как он притворяется, будто беседы со мной ему приятны, и иной раз у меня еле хватало сил сдержаться. Я сидел и смотрел на него, а душу мне жег огонь тяжелого гнева. «Ах, приятель! — думал я, — едва тебе удастся разделаться с прошением, ты вышвырнешь меня на улицу!» Как показали дальнейшие события, в этом я возводил на него напраслину — он был куда более искренен, но и куда более искусный притворщик, чем я тогда предполагал.
Но мое недоверие питалось поведением молодых законоведов, искавших его покровительства. Неожиданная милость к никому не известному молодому провинциалу сначала чрезвычайно их напугала, но не прошло и двух дней, как я был окружен лестью и вниманием. Я остался точно тем же человеком, от которого они презрительно отвернулись месяц назад, у меня не прибавилось ни достоинств, ни приятности манер, но теперь не нашлось бы угождения, в котором мне отказали бы. Остался тем же, я сказал? О нет! И данное мне за моей спиной прозвище подтверждало это. Видя меня в такой милости у лорда-адвоката и не сомневаясь, что мне предстоит лететь высоко и далеко, они обратились к языку любителей гольфа и окрестили меня «Мячом на горке»[55]. Я, сообщили мне, теперь для них «свой». Мне дали испробовать нежность их мякоти после того, как я на собственном опыте испытал всю жесткость скорлупы. У одного, с которым меня познакомили в парке Хоуп, достало даже наглости напомнить мне об этом. Я ответил, что не имею удовольствия знать его.
— Но как же! — воскликнул он. — Меня вам представила сама мисс Грант!
— Вполне возможно, сударь, — ответил я. — Но у меня в памяти это не сохранилось.
После чего он отступил, и отвращение, каким обычно была преисполнена моя душа, на мгновение уступило место злокозненной радости.
Но к чему подробно задерживаться на этих днях! В обществе молодых отполированных интриганов я стеснялся своей неотесанности и простоты, и меня преисполняло презрение к ним и к их двуличию. Из двух зол Престонгрейндж представлялся мне меньшим. И хотя с этими щеголями я всегда держался как мог суше, свои истинные чувства к лорду-адвокату я прятал и (говоря словами старого мистера Кэмпбелла) «подлаживался к лэрду». Он заметил это различие и посоветовал мне вспомнить о моих годах и завязать дружбу со сверстниками.
Я ответил, что нелегко завязываю дружбу.
— Беру это слово назад, — сказал он. — Но у всего есть свой час, мистер Дэвид. Это те самые люди, бок о бок с которыми вам предстоит провести всю жизнь. Ваша сдержанность выглядит надменностью, и боюсь, если вы не смягчите свою манеру держаться, вы затрудните свой будущий путь.
— Из свиной кожи шелкового кошелька не сделаешь, — ответил я.
Утром первого октября меня разбудил стук конских копыт, и, выглянув из окна, едва всадник спешился, я заметил, что мчался он во весь опор. Некоторое время спустя меня позвали в спальню к Престонгрейнджу, который в халате и ночном колпаке перебирал письма.
— Мистер Дэвид, — сказал он, — у меня есть для вас новости. Они касаются ваших друзей, которых вы, мне кажется, немного стыдитесь, так как ни разу не упоминали о них.
Наверное, я покраснел.
— Вижу по вашему сигналу, что вы поняли, о ком идет речь, — продолжал он. — И должен сделать комплимент вашему вкусу. Но знаете ли, мистер Дэвид, эта девица, по-моему, слишком уж предприимчива! Куда ни взглянешь, всюду она. Правительство Шотландии не может заниматься своим делом из-за госпожи Катрины Драммонд, как совсем недавно из-за некоего господина Дэвида Бальфура. Не получилась ли бы из них прекрасная пара? Первое ее вмешательство в политику… впрочем, власти постановили, что эту историю вы должны услышать не от меня, но из более бойких уст. Однако этот новый пример гораздо серьезнее, и, к сожалению, должен огорчить вас известием, что она сейчас в тюрьме.
Я не удержался от возгласа.
— Да, — сказал он, — наша барышня в тюрьме. Но не отчаивайтесь. Если только вы (с помощью ваших друзей и прошений к королю) не добьетесь моего падения, ей ничто не угрожает.
— Но что она сделала? В чем ее преступление? — вскричал я.
— Его можно представить почти как государственную измену, —
