Дженнифер Блейк - Обольщение по-королевски
— Да, вы имеете право узнать это, — Элен бросила быстрый взгляд на сына. — Потому что дело касается вас, моя дорогая. Я предполагала спросить вашего разрешения, прежде чем послание будет отправлено, но решила потом посоветоваться сначала с Андре относительно некоторых формулировок. Видите ли, я пишу письмо мадам де Бюи с сообщением о вашем благополучном возвращении.
— Как это мило с вашей стороны, но боюсь это бесполезное занятие.
— То же самое сказал мне и Андре. Но мне не позволяет совесть оставить вашу тетю в полном неведении.
Может быть, мадам Делакруа, надеялась, что тетя приедет за Анджелиной, и сама мадам таким образом сбудет девушку с рук, прежде чем та уступит настояниям Андре? Анджелина не могла винить мать Андре за это, хотя и чувствовала себя задетой за живое, потому что помнила то время, когда Элен полностью одобряла их предполагаемый брак.
— Поступайте, как вы считаете нужным, — ответила она.
— Дорогая, не глядите на меня так! — воскликнула пожилая дама. — Я совсем не удивлюсь, если через неделю Берта де Бюи явится сюда собственной персоной. Вот увидите!
Но этого не произошло. И как будто бы для того, чтобы отвлечь Анджелину от неприятных мыслей о безразличии к ней ее родственницы, мадам Делакруа устроила несколько совместных прогулок по магазинам, расположенным вдоль улицы Вье-Карре, по одну сторону которой жили испаноязычные горожане, а по другую франкоязычные. Женщины купили носовые платочки и духи, вуали, чтобы закрыть лица от беспощадного весеннего солнца, нижнее белье, а также специальные коренья, которые придавали одежде приятный аромат и использовались как средство против моли и плесени. А затем мадам Делакруа взяла свою карету, и они отправились в другую часть города, известную жителям под названием Фобур Сент-Мари, где жили англоязычные горожане, вынужденные строить свои дома, возведенные, как правило, в греческом и романском стиле, на некотором расстоянии от избегавших селиться рядом с ними американцев французского и испанского происхождения. Они гуляли по набережной и по площади, на которой стояла церковь Святого Людовика. Элен раскланивалась со знакомыми и время от времени останавливалась поговорить и представить свою молодую гостью. Делала она это в спокойной невозмутимой манере, как будто не замечая изумленных взглядов и неожиданных заиканий.
В воскресенье вечером они посетили Орлеанский театр, где парижская дива с вокальными данными, пожалуй, столь же впечатляющими, как и ее вздымающаяся белая грудь, пела партию Розины в постановке новой комической оперы Россини «Севильский цирюльник», которую привезла гастролирующая труппа.
В антракте к ним в ложу заглянули две пожилые леди аристократического вида, которые не сводили глаз с Анджелины, разглядывая ее с большим интересом, чем прелести заезжей дивы во время спектакля. Они поболтали пару минут о том, о сем, задав Анджелине несколько незначительных вопросов, при чем было заметно, что ничто не укрылось от их внимательных глаз, они примечали все: внешний вид, манеры и настроение Анджелины. Снисходительно приняв приглашение нанести завтра своей дорогой подруге Элен визит, они откланялись.
— Ах, дорогая, — мадам Делакруа откинулась в кресле, издав счастливый вздох, — теперь нам остается только ждать. В Новом Орлеане нет более важных персон, чем две эти дамы, в прошлом они были камеристками самой Марии Антуанетты! Если они примут вас, все будет хорошо. Если нет, мы пропали.
Анджелине не очень-то хотелось быть выставленной на обозрение этих дам, как лошадь на базаре или рабыня на невольничьем рынке. Однако на следующее утро она надела платье из розового шелка и направилась в залу, где мадам Делакруа уже развлекала двух величественных пожилых дам.
Их черные глазки блестели, как бусинки, на белых холеных лицах. Элен, наливавшая в это время апельсиновую воду из серебряного графина, указала Анджелине на кресло рядом с важными посетительницами. Горничная в это время внесла поднос с маленькими пирожными, покрытыми сверху нугой и миндалем, и засахаренные цветы фиалок, темно-пурпурные, поблескивающие прозрачным сахаром.
Анджелина была сильно не в духе, она чувствовала себя не в своей тарелке, очень скованно и поэтому ничего не говорила, односложно отвечая на сыплющиеся на нее подчас очень острые вопросы и замечания. Как не старалась мадам Делакруа, морща лоб и кивая головой, подбодрить ее, ничего не помогало. Тогда хозяйка дома предприняла героическую попытку отвлечь внимание гостей от Анджелины и начала рассказывать им о столкновении на Миссисипи плоскодонки и парохода с гребным колесом — одного из немногих, начавших недавно ходить по реке. Дамы выслушали ее, не перебивая, с ледяным выражением глаз, и как только она кончила, снова бросились в атаку на Анджелину. Их вопросы были на первый взгляд бесхитростны и неназойливы, но они подталкивали Анджелину к откровенности с ними и поощряли ее довериться им.
Возможно, она знала понаслышке великолепный собор в столице Рутении — несомненно принц упоминал о нем в разговоре с ней? Мать принца была из хорошего дома, представительница рода Виттельсбахов из Мюнхена, правящей фамилии в Баварии. Говорят, что в невесты к Максимилиану предназначалась его кузина из той же мюнхенской королевской семьи. Интересно, станет ли эта же девушка невестой Рольфа? Знает ли об этом что-нибудь Анджелина? Нет? Как странно…
Дамы были явно заинтригованы, на какие темы она говорила с принцем. Вкусы и пристрастия представителей королевского рода наверняка очень необычны, не как у других людей, не так ли?
Анджелина еле сдерживалась, чтобы не нагрубить дамам, ей не хотелось ставить в неловкое положение мадам Делакруа. Но у нее уже кончалось терпение придерживаться дипломатического такта, и Анджелине было совершенно безразлично, насколько важно для нее поощрение и расположенность этих дам.
— Скажите честно, мадемуазель Фортин, как вы находите умение принца вести беседу? Или, может быть, вы с ним не проводили время в праздных разговорах?
На мгновение в ушах Анджелины раздался плавный медлительный голос принца.
— Его речь, — произнесла она медленно, — редко была банальной и злой. Другими словами, он никогда не строил из праздной беседы ловушку для неосторожного неопытного человека. Если он хотел о чем-то узнать, он спрашивал об этом прямо, и если его не удовлетворял ответ, он или искал другой способ заставить человека заговорить или умолкал.
Это был недвусмысленный намек. В комнате воцарилась напряженная тишина. Та дама, что была постарше, отвернулась с оскорбленным выражением на застывшем лице. Ее сестра оцепенела, ее глазки беспокойно забегали.
