Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

А значит, она не имела права пользоваться этим.

Они так просидели очень долго. Давно стемнело. Прохожие постепенно исчезали с улицы. Между ними продолжало лежать молчание, соединены они оставались звуком дыхания и только. И даже оно становилось невыносимым, когда неожиданно хлопнула дверь его дома, впуская кого-то из жильцов.

Юбер медленно растер глаза, как если бы спал. Но он не спал, Аньес знала точно.

Потом и сама обернулась к заднему сиденью, нащупала на нем сумочку, перетащила на свои колени и стала шарить внутри, разыскивая пудреницу и платок, смочила слюной тонкую хлопковую ткань, пропитанную ее любимыми духами, и принялась оттирать запекшуюся кровь, что не желала оттираться. Ей было больно, но так лучше, чем совсем ничего не испытывать. Пальцы ее дрожали с каждой секундой все сильнее, пока она не нарушила вновь навалившуюся тишину, захлопнув зеркальце и произнеся:

— Ты можешь сдать меня властям. Или я сдамся сама. Не думаю, что есть смысл скрываться, все равно доберутся.

— Все равно доберутся, — повторил за ней Юбер, и его голос звучал отстраненно, но хотя бы уже спокойно. Сейчас он выйдет из машины, поднимется к себе в квартиру, в которой однажды они могли быть счастливы; возможно, будет пить от безысходности, а может быть, сам отвезет ее… куда там отвозят, ему виднее. Наверняка он все знает.

Подтверждая ее слова, Анри медленно сказал:

— Я сегодня был в службе контрразведки. Мне бы все равно пришлось с ними говорить. Остальные причастные к моему плану уже давали показания. О тебе никто не знает, де Тассиньи не разболтал, он думает, у меня была шлюха в тот вечер, я не стал придумывать что-то оригинальное. С консьержем поработали, а…

— … а агенту я звонила из телефонной будки в нескольких кварталах.

Юбер мрачно рассмеялся, и от его смеха по ее спине прошел холодок. До этого ощущала только жар.

— Чья хоть разведка? Кому ты меня сдала? Китай? Россия? Или удивишь?

— Я коммунистка, Анри. Я член ФКП. Ты всегда это знал. Я работала на СССР.

— Давно? Тебя в плену обработали?

— Я не настолько слаба, чтобы меня можно было… завербовать в плену.

Он стиснул зубы. На его щеках заходили желваки. Но пока молчал, пытаясь усвоить информацию. Затем тихо и леденяще спокойно спросил:

— И когда же?

— Когда подавала прошение на вступление в КСВС. Немного раньше. До этого я пыталась получить удостоверение военного корреспондента в «Le Parisien libéré», но Леру меня не отпускал.

— Значит, все ложь. С самого начала.

— Нет. Не все. Я целовала тебя у Риво, помнишь? Я понятия не имела, кем ты стал и как ты там очутился. Я помнила только рабочего со стройки в Ренне. В действительности я всегда хотела тебя защитить. Даже если от себя. Но видишь, в конце концов — не уберегла.

— Перестань. Это патетика. Если просеять, как муку сквозь сито, останется твоя измена. И то, что я для тебя не лучше нациста.

— Я хотела еще хоть раз тебя увидать. Это ты тоже просеешь?

— Увидала. Довольна?

Аньес устало кивнула. Говорить с ним, с таким, у нее недоставало отваги. Отстаивать себя она не могла. Наверное, Лионец был единственным человеком, перед которым Аньес безоружна. Оставалось лишь смотреть, как он выходит из машины, проводить взглядом до самого крыльца, а потом, так или иначе, нужно будет покончить со всем. Она почти решилась. Она не хотела ходить по улицам и оглядываться, ожидая, когда настигнет удар и куда будут бить, а между тем, вздрагивала от каждого звука за дверью, выдернула шнур из телефона, слушала радио, как сумасшедшая целыми днями, а несколькими часами ранее едва не закричала, столкнувшись на лестнице с соседкой, вышедшей неожиданно ей навстречу.

Если бы Юбер заставил ее ответить перед законом, она сделала бы это, не сомневаясь. Она сделала бы это и сама. И вместе с тем, ей до сумасшествия хотелось жить. Как ни одного часа всей ее прежней жизни. У нее сын и мать, которые нуждаются в ней, и, возможно, в них спасение.

Когда Лионец уйдет, за ним останется пустота. Никакого завтра для сегодняшней Аньес де Брольи не настанет. Это будет другая женщина.

Когда он уйдет, она, какое бы ни приняла решение, останется замершей в этом салоне и глядящей, как он шаг за шагом отдаляется.

Юбер и правда потянулся к дверце. А она сжала сумочку пальцами так крепко, что побелели костяшки, иначе вцепилась бы в него и не отпускала. Этот ее цепляющийся взгляд он и поймал напоследок, отчего вновь сперло дыхание. Цепляющийся и такой дикий, что теперь уже его пробрало холодом. От взгляда и от крови на бледном лице. Просто взять и уйти? Черта с два он может просто взять и уйти!

— Ты что-то еще умолчала, — выдохнул Юбер и одернул занесенную руку. — Ты недоговорила. Ты прощаешься. Ты иначе прощаешься, чем…

— Тебе показалось.

— Что еще, Аньес? Если ты посмеешь молчать, я, клянусь, я сделаю так, что тебе придется пожалеть об этом. Довольно того, что уже натворила!

— Все хорошо, — она слабо улыбнулась, старательно растягивая губы, но те не слушались, болели, и ей казалось, что еще немного и она потеряет сознание — он оттягивал до самой грани, пока ни начнет рваться, а потом отпускал, чтобы ее ударило наотмашь. Он все еще был здесь. Медлил с уходом, и это тоже мучило. Аньес кивнула и, стремясь наконец обрубить, потому что он не останется насовсем и уйдет все равно, а она уже начинает надеяться, добавила: — У тебя все будет хорошо, я обещаю. Правда.

— Черт! — рыкнул Анри и притянул ее к себе, больше не сдерживаясь. Ее голова безвольно откинулась назад, и его взгляду представилась беззащитная тоненькая бледная шея, едва скрытая воротом пальто. В это мгновение все сошлось до конца. И это было страшнее, чем все, что случилось прежде.

— Не смей, — прошептал он, чувствуя, как безотчетный ужас подкатывает к голове и леденит душу. — Не смей, у тебя сын! Тебя казнят, идиотку, слышишь!

— У меня нет выхода. Лучше так, чем…

— Чем что?

— Чем альтернатива, — заговорила Аньес, подняв голову и глядя на него. Взгляд все еще отсутствовал и по мере того, как она говорила, будто бы становилась все меньше ростом. Таяла, таяла и таяла. И Юберу казалось, что так из нее выходят силы. Но вместе с тем знал, что вот сейчас и начинается их настоящий разговор, который неизвестно к чему приведет, потому что он уже не смог уйти: — Я теперь опасна… не воображай… что меня ввели в заблуждение или обманули. Я знала, по каким правилам играю… Но с вами все будет хорошо! И с тобой, и с Робером, и с мамой. Я… я обещаю, Анри. Я сильная. И я все придумала. Если мне удастся довести до процесса, то меня будут судить, а потом, вероятнее всего, гильотинируют. Человек, который вел меня, уже уехал, когда нам дали указание исчезнуть, ему ничего не грозит, а выше его я никого не знаю. А если… если произойдет чудо, и меня помилуют, потому что я всего лишь женщина, то даже останусь жива. За решеткой, но жива. Каков план? — она снова вскинула на него глаза, и он глухо чертыхнулся.

— Что значит, вам велели исчезнуть?

— Что же тут непонятного, Лионец? Ты ведь совсем не дурак, чтобы не понимать. Нам с… с ним дали сутки. Он уехал, а я осталась.

— Когда это было?

— Какая разница?

— Когда, мать твою, это было, Аньес?

— Четыре дня назад.

— Так какого дьявола ты, безумная женщина, не уехала?!

— Я дала тебе слово ждать.

И в эту секунду Анри показалось, что это он сошел с ума. Такого не может быть. Попросту невозможно такое. Он смотрел на нее и не верил. Ему казалось, трудно находиться в худшем состоянии, чем он с той минуты, как понял, кто его предал. Он ошибался. Аньес. Перед ним Аньес. Живое доказательство того, что возможно на земле все. И даже еще больше. Юбер думал о себе, что на последнем издыхании. Но это она шагнула за край, где ничего нет. И весь ее вид говорил о том, в каком ужасе она жила эти проклятые, неправильные, невыносимые четыре дня, ожидая его.

Аньес была истощена и физически, и морально.