Симона Вилар - Огненный омут
Тогда он был рад, что у Атли такая красивая невеста, хотя и сам не мог отвести от нее глаз. Эмма всегда была так мила с ним в обращении, однако так же нежно она обращалась бы со своей кошкой или конем. Херлауг понимал, что немного значит в ее глазах. И его влюбленность перешла в спокойное благородное почитание Эммы Птички.
Он помнил и то, как негодовал на нее, когда она пошла на разрыв с Атли, помнил, что почти возненавидел ее. Но эту Птичку нельзя было долго ненавидеть. И когда она, уже будучи женой Ролло, улыбалась ему, сидя за высоким пиршественным столом, он начинал улыбаться ей в ответ. И вот теперь они едут вместе, и она сама держится за него, как за свое спасение.
Порой, когда он подсаживал ее в седло или они спали, прижавшись друг к другу под одним плащом, он ощущал, что теперь, когда их так свела судьба и Эмма так близко… Нет, он прогонял от себя прочь эти мысли, отодвигался от Эммы. В конце концов, она освободила его, она ему доверяет, ищет в нем заступника – он не может поступить с ней так, как повел бы себя с любой другой, окажись они наедине. Эмма же, как бы соблазнительна она ни была, для него – запретный плод. Она относится к нему, как к брату, и он должен отвечать ей тем же.
К обеду они вновь трогались в путь. Впереди лежал герцогский город Этамп, и им приходилось делать большой крюк, объезжая его.
Эмма считала на пальцах. Они были в дороге уже более недели, а конца и края пути еще не видно.
– О, Дева Мария, если я не успею в Руан к Рождеству и Ролло обвенчается с другой – для меня все будет кончено.
Они сидели в небольшом сарае, где разместили лошадей, ели прямо на соломе, и косматая лошадка Херлауга тыкалась ему мордой в спину в поисках корма. Они жевали вареную репу с кусками лепешки. Пропитание становилось добывать все труднее. Денег почти не осталось, да и в этой глуши они немного стоили. Еду доставали, обменивая на вещи: кожаный ремень Херлауга с медной пряжкой, кинжал Эммы. Они не голодали, могли добыть и овса лошадям, но позволить себе роскошь еще и платить за постой не могли. Устраивались на ночлег, где им предлагали.
– Прочему ты считаешь, что из-за свадьбы Ролло на Гизелле ты потеряешь его? Ведь союз с дочерью короля только закрепит его титул, а семьей они могут и не быть. И ты бы по-прежнему жила бы во дворце Руана, как иные женщины Ролло, как Маркотруда, например, – вспомнил он наложницу Ролло, которой когда-то был увлечен.
Лошадь подталкивала его сзади, дыша теплом в шею. Он отстранил ее рукой, а когда повернулся, то встретился с гневным взглядом карих глаз Эммы.
– Я никогда не соглашусь на жалкую участь быть второй после бастардки Простоватого. Мне – или все, или ничего. Ведь, как никак, я законная дочь покойного короля, а это повыше, чем быть Гизеллой Каролинга. Я принцесса – и никогда не забуду, что я по рангу выше любой из шлюх, с какой когда-либо разделял ложе мой Ролло.
Она отдала последний кусок лепешки лошади. Вышла из сарая, сорвала сырой травы, чтобы почиститься. Росой, выпавшей в тумане, умыла лицо. Херлауг поглядел ей в спину, как она возится, перетягивая ремнем широкие штаны.
Принцесса!.. Принцессы не шатаются по дорогам, как бродяжки, принцессы спят на мехах и греют пальчики у узорчатых жаровен. А Эмма все мнит себя знатной дамой, которая только и ждет, как бы возвыситься, спрятавшись за спину Ролло. Дядюшки вон о ней знать не хотят и того и гляди готовы отправить подальше в монастырь. Так что с таким гонором Эмме придется трудновато.
Хотя все эти знатные дочери франков Бог весть, что о себе мнят. Вон его жена Ильдегарда поначалу так себя с ним держала, что он не знал, как с ней и вести себя. Но после того, как он пару раз надавал ей пощечин, стала будто шелковая. И все же нет, нет, да упомянет, что приходится родней Вермандуа, и графом он стал лишь благодаря женитьбе на ней.
А Эмма… До Херлауга порой доходили слухи, что ее жизнь с Ролло не была мирной. И еще неизвестно, захочет ли он принять назад свою строптивую Птичку. Но что он ради нее не пойдет на разрыв с Каролингом, Херлауг был уверен. Эмме он ничего не говорил о своих мыслях. Раз дал ей слово, что поможет, то сдержит его. А там, как судьбе будет угодно.
Погода вконец испортилась. Лили холодные ноябрьские ливни. Земля была сплошным месивом из грязи и опавших листьев. Влага скапливалась в складках плащей, стекала по плечам и лицу. Херлаугу не нравилось состояние Эммы. Она сильно кашляла, ее мучил насморк, глаза тускло блестели и слезились.
– Скоро мы доедем до Сены, – говорил он, – и за ней нам уже не придется петлять по бездорожью, чтобы избежать разъездов охраны герцога. Там мы продадим одну из лошадей, и я смогу нанять тележку для тебя. Будешь ехать в ней и целые дни спать под шкурами.
Эмма не отвечала, кашляла. Бесцветным взором глядела вперед.
Один раз им пришлось встретиться с разбойниками. Было их пять или шесть, они выскочили в сумерках из-за деревьев. В тумане не заметили, что напали на вооруженных людей. Херлауг все же успел достать одного мечом, когда остальные кинулись врассыпную.
– Ненавижу это крысиное племя, – сказал он, слезая с лошади и выпрямляя ногой погнувшееся лезвие меча. Оружие было плохой закалки, прогнулось при первом же выпаде. И тем не менее разбойники разбежались.
Херлауг поглядел на Эмму. Она даже не успела испугаться. Вытирала тыльной стороной руки нос. Херлауг видел, что она не на шутку простужена.
– Птичка, тебе надо вылежаться. Придется сделать остановку дня на три.
Она не согласилась. Но Херлауг понял, что иного выхода нет, когда они переправились на пароме через Сену. Эмма просто не могла держаться прямо, ноги подкашивались.
Как и положено, у переправы был постоялый двор. Херлауг уложил Эмму на солому за перегородкой.
– Хозяйка, мы пробудем у вас несколько дней.
Эмма пробовала возражать, но Херлауг настаивал.
– Ты и на лошадь-то залезть не сможешь.
Хозяйка оказалась женщиной сердобольной. Разгадала в больном пареньке девушку, сама взялась ухаживать за ней, поить настоем из трав.
Херлауг постоянно был рядом.
– Ты ведь не оставишь меня? – волновалась Эмма, ловила его руки.
Однажды, когда она спала, а Херлауг, в уплату за постой, колол дрова, в ворота въехали два вооруженных вавассора.
– Эй, у вас есть кузня? Тогда подготовьте все. Епископ Оксерский сделает здесь остановку, пока перекуют его лошадей.
Епископом Оксерским оказался Далмаций. Едва узнав его, Херлауг затаился за перегородкой, велев Эмме молчать. Они совсем рядом слышали голос Далмация, жаловавшегося на плохую погоду, по которой из-за дождя седла гниют прямо под седоками, а лошади теряют подковы. Из его разговора с попутчиками поняли, что те направляются в Суассон, где сейчас расположился двор Карла Простоватого. Далмацию как представителю Роберта Нестрийского надлежало быть там, чтобы входить в число церковных князей, которые будут сопровождать принцессу Гизеллу в Руан.
