Жизнь моя - Мишель Пейвер
— Ой, гляди-ка, это ж сова! — воскликнул Титус в восхищении.
— Да, сова, — кивнул Гай. — Какое-то время ты будешь в пути, и эта вещица понадобится тебе.
Он снова порылся в мешочке и на сей раз извлек маленький бронзовый футлярчик — Титус знал, что в таких держат бумагу, чтобы она не мялась.
— Здесь немного бумаги, — сказал Гай. — Перо у тебя есть?
Титус нетерпеливо кивнул.
— Хорошо. Тогда начинай.
Он вложил чернильницу и футляр в руки Титуса и накрыл их своей рукой. В эту минуту было больно смотреть на его лицо…
— Держи это всегда при себе, — сказал он тихо. — Это для записи тех мыслей, что придут тебе в голову. Иначе ты их забудешь. Поверь мне. Я знаю.
Титус взглянул на него.
— Ты тоже так делаешь, господин? Держишь свои мысли при себе?
— Да, всегда.
— Всегда, — повторил Титус с удовлетворением.
— Есть секрет, как открывать чернильницу. Дай-ка я тебе покажу…
Тацита наблюдала, как склонились друг к другу две головы — одна светлая, другая темная, и обе непослушные. Титус был нахмурен и тяжело дышал ртом. Его рука лежала на предплечье отца.
Внезапно Гай поднял голову и встретился с ней взглядом. Его глаза блестели.
— Спасибо, — прошептал он.
Она ответила ему слабой улыбкой.
Титус серьезно сказал:
— Я читал все твои стихи, господин. У мамы всегда с собой книга. Лично я больше всех люблю одно, про Пегаса. Когда я вырасту, я напишу пьесу о Пегасе и Беллерофонте, но изменю концовку. Все говорят, что Беллерофонт потерял Пегаса навсегда, но, клянусь, это неправда, они встретились и стали лучшими друзьями.
— Ты пиши так, как, по-твоему, это происходило. — сказал Гай. — Это всегда самое лучшее.
За дверью кашлянул Фенио.
Тацита затаила дыхание. Пора было уходить.
Гай в последний раз коснулся плеча сына. Потом провел рукой по его черным взъерошенным кудрям:
— Титус… — сказал он.
— Да, господин.
— Обещай мне, что ты напишешь эту пьесу.
Титус посмотрел на него и улыбнулся.
— Обещаю, господин. — Он закусил губу, а потом добавил:
— Когда я это сделаю, господин, ты прочтешь ее и честно скажешь, что думаешь?
Тацита зажала рукой рот.
Гай стоял, глядя на сына с неутолимой тоской. Еще раз он коснулся кудрей мальчика. Потом заставил себя улыбнуться и произнес:
— Я хочу этого, Титус. Очень хочу.
«Я этого не вынесу», — подумала Тацита. Она подошла к Гаю и быстро сказала:
— Пойдем с нами. Дождись ночи и уходи.
— О да! — воскликнул Титус.
— Я не могу, — ответил Кассий.
— Почему же… — начала она.
— Это невозможно. Ты знаешь.
— Нет, не знаю!
— Тацита, это навлечет опасность на всех вас.
Она опустила голову. Она не могла продолжать из-за слез.
Титус подошел к ней и взял за руку.
— Почему ты плачешь, мама?
— Потому что мне грустно.
Гай положил руки ей на плечи и слегка встряхнул.
— Ты не должна грустить. Все происходит так, как должно быть.
— Нет, не верю.
— Да.
— И это означает, что мы должны оставить тебя здесь? — закричала она. — Так тоже должно быть?
— Да, тоже. — Потом он добавил: — Но когда вы доберетесь до Афин, ты поднимешь за меня тост, да? Это было бы мне наградой. Лучшего вина, которое ты сможешь себе позволить. И Титусу дай тоже.
— О да! — сказал Титус, прижимая к груди свои сокровища.
Слезы струились по ее щекам, но она не делала попыток их вытереть.
Фенио сунул голову в дверь и исчез.
Руки Гая сжали ее плечи.
— Так должно случиться, Тацита. Мы не рассчитывали быть вместе в этой жизни. Но у нас было время, о котором я всегда вспоминал. А теперь, спустя столько лет, я могу наконец что-то для тебя сделать. Для вас обоих. Вы дали мне эту возможность. — Он помолчал. — Однажды мы будем вместе.
— Как ты можешь так говорить! — вознегодовала она.
— Потому что я знаю правду.
— Как? Как ты можешь знать?
— Если богиня пожелает, — сказал он просто, — так оно и будет.
Глава 35
Госпиталь в Мазерансе, 2 часа дня, 24 марта
Патрик стоял в халате у окна, когда в палату вошла Антония. Он говорил по телефону. Лицо его было серьезно.
— Да. Да… Нет… Все будет хорошо.
Когда он услышал ее шаги, он неловко повернулся на своих костылях.
Она послала ему краткую улыбку, на которую он не ответил. Очевидно, разговор был серьезный.
Он еще не брился. С темной щетиной на подбородке и с длинной полоской пластыря на голове он был похож на пирата. Бледного, задумчивого пирата, который провел тяжелую ночь.
Доктор сказал, что ему повезло. Кроме костылей и пластыря, ничто не говорило о том, что он прошел две мили в горах с порванной связкой и провел часть ночи на промерзшем склоне.
Он положил телефонную трубку. Потом покачал головой и пробормотал:
— Сукин сын.
Она ждала продолжения, но он не дал никаких разъяснений.
Чувствуя необъяснимую робость, она взяла сумку, которую собрала в его доме, и поставила ее на кровать.
— Одежда и бритва. Доктор говорит, что ты можешь идти, тебе повезло, могло быть и хуже.
Он бросил на нее странный взгляд, который она не могла истолковать, потом взял сумку и похромал в ванную. Она сидела на кровати и слушала: сначала грохот падающих с полок вещей, затем ругательства и, наконец, шум воды, когда он начал бриться.
События предыдущей ночи казались все более нереальными. После госпиталя она вернулась в дом Патрика и провела пару безумных часов, пытаясь заснуть. Он позвонил в шесть, проверить, все ли у нее все в порядке, и она была неуклюжа и косноязычна.
— Как дела на мельнице? — крикнул он из ванной.
— Прекрасно, — ответила она. На самом деле все было ужасно, но она не собиралась об этом рассказывать. Ее вещи выкинули во двор, где они мокли под слабым весенним дождиком. «Семейные реликвии», о которых так пеклась ее сестра, были безнадежно испорчены. К счастью, кто-то пожалел ее лэп-топ, но главное — записи по Кассио, сунув их в пластиковый пакет для мусора и спрятав под карниз.
— Совсем забыла, — сказала она. — На твоем автоответчике сообщение от Моджи. Она хочет, чтобы ты позвонил.
— Угу, только что я это и сделал.
Она хотела спросить, как Моджи узнала, где его найти, но потом вспомнила про Джулиана. Она сама звонила ему утром, чтобы сказать, что Патрик в порядке. Джулиан был так взволнован, когда она разговаривала с ним накануне, что было бы
