Екатерина Мурашова - Танец с огнем
«Здравствуйте, Катиш (она же Екатерина Алексеевна, она же – танцовщица Этери)!
Наверное, я могла бы догадаться, просто увидев Ваше выступление. Когда я росла, в парке еще повсюду висели качели – Вы ведь всегда их любили, не правда ли?
Я качалась на них и пыталась Вас себе вообразить. Получалось не очень отчетливо, но что-то – можете верить или не верить, как пожелаете! – совпало даже теперь.
Всегда удивлялась, почему отец не хочет говорить со мной о девочке, которая, как и я, выросла в усадьбе. Если бы она умерла, рассуждала я, то должна быть могила и поминание в записках. Их не было. Какое-то время я воображала, что Вы безвозвратно утопились в нашем пруду от несчастной любви. В белом платье и прямо с качелей – изрядно, не правда ли? Садилась на берегу или выплывала на лодочке и пыталась вызвать Вас на разговор – понятно, в виде русалки. Потом, впрочем, отказалась от этой истории, потому что никак не могла придумать – к кому была Ваша несчастная любовь. Его образ не складывался решительно, и я все забросила…
Теперь, помня Ваш рассказ о Вашей жизни, я, конечно, все понимаю. Мой отец, потеряв рассудок после смерти моей матери, попросту изнасиловал Вас, свою воспитанницу. Каков негодяй! Понятно, что ему вовсе не хотелось после вспоминать об этом своем «подвиге».
По обстоятельствам я не получила никакого религиозного воспитания (очень приблизительные обрывки православного и католического вероучений), но как бы ни было там все устроено, то, что мы с Вами встретились, это несомненно – промысел Божий.
Потому что я – ваша должница за родителей. А вы меня еще и искусству своему учили. Конечно, нельзя вернуть молодость и что там обычно говорят про девичью честь (я ничего не хочу принизить или извратить, но Вы должны понять: для меня, с 12 лет жившей в ночлежке на Хитровке, все это – весьма абстрактные понятия), но и нынче есть вещи вполне весомые – деньги, кров и все такое. Катиш, скажу Вам честно: не знаю, сколько это продлится, но сейчас у меня очень неплохие гонорары. Я буду оставлять себе, сколько нам нужно на прожитье, а остальное – посылать Вам. Дальше. Я знаю с Ваших слов, что артистическая карьера Вам уже в тягость, и Вы ищете тихого места. Что же лучше, чем места, где Вы выросли? По завещанию отца Синие Ключи принадлежат моей дочери Капитолине. До достижения ею совершеннолетия активами и прочим распоряжаемся я и мой муж Александр Кантакузин, который сейчас, насколько я знаю, пребывает за границей. Вот прямо с этим письмом Вы спокойно можете приехать в Синие Ключи, поселиться там и жить столько, сколько пожелаете. Письмо покажете Степану Озерову или Агриппине Федотовой. И наверняка найдутся в Синих Ключах люди, которые Вас и прямо помнят – хотя бы конюх Фрол, садовник Филимон и огородница Акулина. Вы жаловались, что у Вас нет детей. Вот кстати – пока я в бегах, для развлечения занялись бы обустройством и развитием Капитолины, ибо ее нынешняя попечительница Агриппина преисполнена всяческих достоинств, но, увы, глуха, как пень. Как приедете в Синие Ключи, обо мне особо не рассказывайте, но скажите, что я жива и благополучна, чего и им всем от души желаю.
На сем остаюсь всегда Ваша Люша Розанова»Здравствуй, милая Люша!
Спасибо тебе на добром слове. Однако намерения твои принять никак не могу, потому что сочтемся, как говорится… Славою, бедами и прочим. Раз уж пришла пора раскрывать секреты, так надо идти до конца, хотя просто, бывает, и промолчать. Вот как молчал твой отец в ответ на твои обо мне расспросы. Не хочу ему уподобляться – потому, слушай, точнее, читай дальше. Скажу сразу: сейчас я о том жалею, и если бы можно было вернуть… но вернуть ничего никогда нельзя. У жизни черновиков не бывает.
В общем так: твоего отца, Николая Павловича, застрелил мой любовник. Как его звали, неважно, потому что уж для мести (коли тебе вдруг захочется) недосягаем, его самого нет в живых – повешен в 1907. Эсер, террорист, у них тогда была какая-то общепартийная установка на будоражение крестьян и поднятия их на бунты против помещиков. За этим, кажется, должно было что-то воспоследовать…не воспоследовало, как водится, потому что… в общем, он мне много рассказывал, но я его не особенно слушала. Мне было все равно. Хотя, когда у меня в гримерке, в одном из сундучков с реквизитом был склад оружия… это, признаюсь, как-то щекотало нервы. Что ж – я тогда была молода и воображала себя авантюристкой (теперь понимаю отчетливо, что никогда, ни одну минуту жизни ею не являлась)…
В какую-то интимную минуту я рассказала ему о том, как поступил со мной когда-то твой отец. Он сразу же загорелся идеей мести, но долго и тщательно подводил своих соратников к конкретному месту и времени акции… Крестьяне не любили твоего отца, ты, наверное, это знаешь. Любовнику и его товарищам, я думаю, было не так уж трудно найти повод… В общем, он принес к моим ногам уже свершившуюся месть, очень гордый собой и рассчитывающий, должно быть, на мою бесконечную благодарность… Тогда же я узнала, что в огне погибла дочь помещика и ее нянька…
Кажется, мой любовник-террорист очень удивился, когда я разрыдалась и прогнала его навсегда. Ведь он отомстил за мою поруганную честь…
Знаешь, теперь, с высоты прожитых мною лет, я отношусь к этому почти так же, как и ты. Моя честь (я упоминала, что моя мать была проституткой?) не стоила жизни не только ребенка и чудесной Пелагеи, но и каждой из тех коров, которые, как мне рассказали, были убиты тогда взбесившимися крестьянами. Я всегда очень любила коров, и разговаривала с ними, и умела их доить, у них такое мягкое вымя и чудесные глаза…
Кстати, может быть, тебе будет забавно узнать, что Пелагея была единственным человеком, который успел вступиться за меня в Синих Ключах, до моего побега. Когда она увидела и поняла, что сделал со мной твой пьяный отец, она ничтоже сумняшеся отхлестала своего господина грязной тряпкой по щекам…
Итак: твой отец совершил насилие надо мной и отчасти исковеркал мою жизнь, а я не остановила руку, занесенную для его убийства, и тем самым лишила тебя обоих близких людей.
Что ж, как ты полагаешь, Крошка Люша, мы в расчете?
В любом случае, благодарна тому, что ты называешь Божьим промыслом, и нашей встрече. Уже знать, что та девочка не погибла – отрада для меня.
Вспоминаю теперь аллеи парка в Синих Ключах, пруд, и плачу светлыми слезами… Стоит ли еще беседка? И уцелел ли в огне тот чудесный портрет Наталии Александровны, который писал мой приемный отец – Илья Сорокин? Жив ли он теперь? И что – Иван Карпович, премилый в сущности человек, разве что немного на сундук похожий?.. Боже мой, сколько лет, сколько лет…
