Элизабет Чедвик - Отвергнуть короля

Ида снова открыла глаза и произнесла слабо, но отчетливо:

– Дочка, ты должна простить Гуго и перестать его винить. Это никому не идет на пользу, особенно тебе и детям.

Махелт промолчала, выпрямив спину, отчего казалось, что она отстранилась.

– Это просьба умирающей женщины, – хрипло произнесла Ида. – Я хочу, чтобы ты и мой сын жили в согласии, а не врагами. Не позволяй королю расколоть нашу семью, потому что тогда он одержит победу. – Она с трудом сглотнула, и Махелт помогла ей выпить разбавленного водой вина из кубка. – Ты сильная. – Ида откинулась на подушки, вино блестело на ее губах, она почти ничего не проглотила. – Сильнее, чем была я… Намного сильнее. – Голос графини стих. Махелт взглянула на нее с внезапным испугом, но Ида всего лишь собиралась с силами. – Обещай мне. – Она крепче сжала руку Махелт.

У Махелт засосало под ложечкой. То, о чем просила Ида, было невозможно, и все же Махелт не смела отказать.

– Обещаю, – произнесла она, сжав руку Иды.

– Хорошо, – кивнула Ида. – А теперь приведи ко мне Гуго.

Махелт отправилась на поиски мужа, но сначала встретила графа. Тот сидел в дальнем конце зала и деловито диктовал письма. Махелт затошнило. Вот человек, которого она должна называть отцом! Человек, который сидит и сочиняет письма, пока его жена умирает. Человек, который в конечном итоге в ответе за то, что случилось во Фрамлингеме. Неужели ему на всех наплевать?

Роджер и Гуго сидели рядом с ним, и граф разрешал им прикладывать печать к нагретому зеленому сургучу, пристально наблюдая за ними и показывая, что нужно делать. В голосе и поведении старика чувствовалась грубоватая нежность, а мальчики были трогательно серьезны.

– Сир… – Махелт чопорно присела в реверансе.

– Дочка? – произнес граф, не глядя на нее.

– Графиня… – Она вздернула подбородок. – Вы навестите ее?

Граф продолжал заниматься своими делами.

– Ей известно, что у меня много хлопот. Ей предоставлено все необходимое. Она ни в чем не нуждается.

– Не считая вашего присутствия, сир.

Граф пожевал что-то губами. Потом взмахом руки отослал писца и встал:

– Вы так и не научились держать язык за зубами.

Махелт сердито смотрела на свекра, считая его равнодушным и подлым. И в этот миг, как уже случалось прежде, она заметила проблеск страха в его глазах и поняла, что они не просто подернуты влагой от старости, но блестят от слез, а его подбородок, заросший седой щетиной, дрожит.

– Научилась, сир, – ответила Махелт. – Графиня думает, будто мало значит для вас, но я уверена, что она значит очень много. Если это вы понимаете как неумение держать язык за зубами, я не стану извиняться.

Граф велел Гуго вернуть печать в коробочку и вышел из комнаты, не проронив ни слова.

– Почему дедушка сердится? – спросил Роджер.

– Потому что я напомнила ему о долге, которого он предпочел бы не исполнять. – Махелт положила руки сыну на плечи. – На тебя он не сердится.

– Я помогал ему запечатывать бумаги, – важно заявил Роджер. – Грамоту для женского монастыря. Он сказал, это ради бабушкиной души.

– Вот как?

Грамоты – это хорошо, подумала Махелт, но заключать договоры с Господом, присылать врачей, оплачивать молитвы – совсем не то же самое, что быть рядом. Это бегство. Она знала, что если бы они поменялись ролями, Ида не оставила бы графа. Отправив Роджера и Гуго к няне, Махелт продолжила искать мужа. Зайдя за угол конюшен, она резко остановилась, потому что ее свекор стоял, прислонившись к стене, и плакал навзрыд, как будто его сердце истекало кровью. Махелт поспешно попятилась. Свекор, конечно, огрызнется, если заметит ее, и никогда не простит за то, что она видела его в подобном состоянии. Она направилась в сад, чтобы сорвать еще не отцветшие розы и зелень для комнаты Иды. В этот момент из огороженного плетнем участка с букетом в руках вышел Гуго.

Они замерли и с неловкостью посмотрели друг на друга.

– Я нарвал цветов для моей матери, – сказал он. – Подумал, что они утешат и развлекут ее.

– Я собиралась сделать то же самое. – Махелт решила не рассказывать ему об отце.

– Тогда отнесем их вместе. – Гуго остался на месте, но расправил плечи, как будто готовился к схватке. – Я много думал в последнее время.

– О чем? – подняла брови Махелт.

– Я сделал все, что смог, чтобы уладить разногласия между нами, – протяжно выдохнул Гуго. – Возможно, я в чем-то ошибся, но мне больше ничего толкового не приходит на ум. Наверное, я не в состоянии находиться в саду, который некогда пышно цвел, но теперь задушен терновником, и сознавать, что был небрежным садовником и та, для которой я его посадил, больше не приходит в мой сад.

Глаза Махелт щипало, горло перехватило до боли.

Гуго заговорил тише:

– Если вы не хотите меня… если хотите жить отдельным домом… я могу это устроить.

Чудовищность подобной возможности повисла между ними, как тяжелая, темная туча. Махелт ощутила, как ее тело напряглось в ожидании неизбежного шквала.

– Я жена Биго, – сухо сказала она. – На мне лежит долг перед этим домом и этими людьми. Как ваше решение расценит мир? А нашим детям вы скажете, что отослали меня прочь? Что больше не цените меня?

– Боже праведный, нет! – в ужасе воскликнул Гуго. – Почему вы вечно все выворачиваете наизнанку?

– Я не выворачиваю. Это было вывернуто с самого начала.

– Так давайте вывернем обратно… Прошу вас.

– Этого вы хотите? Разъехаться?

– Вовсе нет! – затряс головой Гуго. – Я думал, этого хотите вы, и собирался предоставить вам возможность разъехаться с честью. Вы не будете унижены.

– И ожидали, что я поблагодарю вас за это и мое мнение о вас улучшится?

Гуго безрадостно взглянул на жену.

– Нет, – ответил он. – Не ожидал, но надеялся, возможно, тщетно. Просто подумайте об этом. Я спрошу вас еще раз, когда вернусь с севера.

Гуго повернулся к залу, Махелт зашагала рядом с ним, и оба они молчали. Жизнь действительно вывернута наизнанку, подумала она, и трещит по швам.

Дыхание Иды было едва ощутимым, и ее руки были холодными и хрупкими, как лапки воробья зимой. Гуго держал их и вспоминал, как ловко эти руки управлялись с иглой. Он вспоминал все ее объятия, вспоминал, как мать притягивала его к себе или, наоборот, толкала вперед силой безоговорочной любви, которую он скоро утратит навсегда. Осенний день за открытым окном был ярким, словно освещенный огнями. Садовые цветы стояли в кувшине в нише, и бодрящий ветерок вносил свежую струю в запахи ладана и болезни.

Отец Майкл стоял на коленях у кровати, пропустив четки между пальцев, и читал отходные молитвы звучным, но негромким голосом. Братья Гуго тихо вошли в комнату, но его отец так и не явился. Роджер и Гуго вошли в комнату с широко распахнутыми серьезными глазами и присоединились к родителям. Гуго собирался что-то спросить, но опомнился и прижал палец к губам. Ида шевельнула головой на подушке, и стало ясно, что она до сих пор в сознании, но слишком устала и ослабла, чтобы открывать глаза. Но она кое-что прошептала.