Пьер Мариво - Жизнь Марианны, или Приключения графини де ***

— Что это за «госпожа де Миран»? — со смехом спросила матушка.— Кого ты так называешь? Право, болезнь сделала тебя чопорной!

— Вернее, почтительной, дорогая матушка. Мне надо быть с вами очень почтительной,— сказала я и невольно вздохнула; это не укрылось от внимания госпожи Дорсен и смутило и без того встревоженного Вальвиля, совесть которого была неспокойна; он совсем потерялся — и было от чего. Этот вздох и моя сугубая почтительность были неспроста. Госпожа Дорсен заметила и это, и смущение Вальвиля: она внимательно присматривалась к нам обоим.

Госпожа де Миран собиралась что-то сказать, но тут вошла мадемуазель Вартон в домашнем туалете, очень скромном, но тщательно обдуманном.

Она предвидела, что, несмотря на мои огорчения, я, возможно, буду присутствовать на обеде, и по этой причине сочла благоразумным отказаться от нарядного туалета и ограничиться самым простым платьем: оно как бы исключило желание нравиться или, во всяком случае, отнимало у меня всякое право обвинять ее в подобном намерении.

Я сразу разгадала эту лицемерную игру в великодушие и не поддалась обману.

В подобных положениях женщина покинутая и оскорбленная чувствует тоньше, чем ее счастливая соперница. Показная простота в наряде мадемуазель Вартон не обманула меня. Я с первого взгляда поняла, что она лукавит, что она постаралась внести в свой скромный туалет все ухищрения кокетства.

Мадемуазель Вартон решила, что пожертвует пышностью наряда, но отнюдь не его изяществом и элегантностью.

Я же была одета совсем небрежно: встав с постели, я накинула свое будничное платье; к тому же я так исхудала, так побледнела за это время! В глазах моих не было огня, лицо осунулось от болезни и горя (сколько бед обрушилось на меня разом), и при виде мадемуазель Вартон я совсем пала духом; сравнение было не в мою пользу; можно сказать, своим обликом я оправдывала выбор Вальвиля.

Возлюбленный изменил нам и предпочел другую — пусть так; но, по крайней мере, он должен быть неправ в своем выборе; мы предпочтем, чтобы виной всему было его непостоянство, а не наши изъяны; нам приятнее, если он несправедлив,— это не так обидно; а мне казалось, что Вальвиль не был уж так несправедлив.

Я раскаивалась, что приняла приглашение госпожи де Миран, но отступать было поздно.

Кроме того, по здравому размышлению, можно было бы многое сказать и в мою пользу; по сути дела, у моей соперницы не было особенных оснований торжествовать. Если она затмевала меня свежестью и грацией, это не значило, что она была милее меня; просто она чувствовала себя прекрасно, а я только что оправилась после болезни. Мне было простительно выглядеть хуже, чем обычно, она же обязана была блистать всеми своими чарами. Она и блистала ими, выступая во всеоружии своей красоты; о моих же чарах можно было только догадываться: никто не знал, как хороша я буду, когда окончательно справлюсь с болезнью.

Не стану передавать здесь похвалы, которыми обе дамы ее осыпали. Наступило время ехать, все мы вышли и уселись в карету.

По приезде нас тотчас пригласили к столу.

— Боюсь, что наша девочка еще не совсем оправилась от болезни,— сказала госпожа де Миран после обеда, глядя на меня.— Мне не нравится ее грустный вид, скажите, мадемуазель, в монастыре она тоже такая унылая? (Этот вопрос был обращен к мадемуазель Вартон; та покраснела.)

— Да, сударыня, почти всегда,— ответила моя соперница,— она медленно поправляется, иногда как будто выглядит лучше, иногда хуже; болезнь была длительная и очень серьезная.

Госпожа Дорсен ничего не сказала, но по-прежнему бросала пытливые взгляды то на Вальвиля, то на меня. Обед кончился, погода стояла чудесная, мы вышли в сад. Сперва затеялся общий разговор, потом обе дамы стали расспрашивать мадемуазель Вартон, как поживает ее мать, довольна ли она поездкой и когда намерена вернуться.

Я сделала вид, будто хочу осмотреть беседку, видневшуюся в конце аллеи.

— Ах, какая красивая беседка,— обратилась я к Вальвилю, как бы приглашая его проводить меня туда.

— О нет, она не стоит внимания,— ответил он.

Но я поднялась со скамьи, и он вынужден был последовать за мной; таким образом я увела его от обеих дам и мадемуазель Вартон.

— Прошу извинить меня,— сказала я, когда мы направлялись к беседке,— я оторвала вас от разговора, который вам, быть может, интересен; но это на одну лишь минутку.

— Вы шутите,— сказал он с натянутой улыбкой,— вы же знаете, как мне приятно быть с вами.

Я ничего не ответила, мы уже входили в беседку; сердце мое сильно билось; я не знала, как начать разговор.

— Между прочим,— начал он сам (как вы увидите, он завел свою речь совсем не «между прочим»),— если помните, я хлопотал о должности?

— Помню ли я? Еще бы мне не помнить! — ответила я.— Ведь из-за этого отложена наша свадьба. Что же, устроилось это дело? Вы скоро получите должность?

— Увы, нет! Ничего не устроилось,— отвечал он,— можно даже сказать, что мы дальше от цели, чем были вначале; матушка объяснит вам все это подробно; кое-кто недоволен, возникли препятствия, которые задерживают решение и, боюсь, задержат еще на долгое время.

Следует заметить, что эти препятствия придумывал он сам и его светские друзья, как выяснилось впоследствии; госпожа де Миран о них и не подозревала.

— Нашлись кредиторы,— продолжал он,— наследники, притязания которых надо удовлетворить, а это требует длительного времени. Я в отчаянии и расстроен до крайности,— добавил он и сделал было несколько шагов к выходу из беседки.

— Еще одну минуту, сударь,— остановила я его,— я немного устала, присядемте. Скажите, пожалуйста, почему эти препятствия так огорчают вас?

— Почему? Неужели трудно это понять? Из-за них откладывается свадьба; вы же знаете, как бы мне хотелось ускорить ее. Я даже думал просить матушку заключить наш брак, не дожидаясь этой должности. Но, может быть, лучше поступить по ее воле, не настаивая на своем? Как вы считаете?

— О, с ее стороны нам нечего опасаться,— заметила я,— если свадьба наша не состоится, то не по ее вине.

— Конечно, нет,— сказал он,— и не по моей; надеюсь, в этом вы не сомневаетесь; и все же нелегко мириться с промедлением; мне бы очень хотелось, чтобы матушка более не откладывала нашу свадьбу; она не приняла в расчет силу моей любви.

Мне показалось, что наступил подходящий момент, и я должна объясниться.

— О какой именно любви вы говорите, сударь? — спросила я, чтобы как-нибудь начать.

— О какой? О моей, мадемуазель, о моих чувствах к вам,— сказал он.— Разве это новость, что я вас люблю? Или вы подозреваете, что я сам создаю препятствия к союзу, коего желаю еще больше, чем вы?