Екатерина Юрьева - Обрученные грозой
Ее преследовали тягостные события прошедшего дня: неприглядная ссора с Палевским, отвратительная сцена в доме матери, долгий, томительный обед у Думской… Докки вспомнила и торжествующий взгляд Сандры, когда та убедилась, что граф не замечает пресловутую Ледяную Баронессу. Мари также весьма напряженно следила за своей любимой кузиной и Палевским, беспокоясь, что генерал вновь обратит свое внимание на Докки, как и графиня Сербина-старшая, лицо которой при виде баронессы принимало негодующе-презрительное выражение.
«Все могут успокоиться, — думала Докки, вдыхая пронзительно-свежий аромат хризантем, смешанный с холодным, осенним запахом травы и земли. — Он свободен для новой связи, женитьбы или чего еще они от него хотят. Я на него не претендую — никогда не претендовала…»
Она бродила по саду, не замечая холода, помимо воли мыслями возвращаясь к его объятиям, в которых сегодня так неожиданно оказалась, то сожалея, что поддалась его страсти и своему желанию, то сокрушаясь, что все произошло слишком быстро, и она не успела толком прочувствовать все наслаждение от последней близости с ним, оттого чувствуя себя еще более несчастной.
Начал накрапывать мелкий противный дождь, и Докки повернула к дому. Едва она вошла с улицы в гостиную через высокое окно, как на противоположной стороне распахнулись створки внутренних дверей, и перед ней предстал мрачный Палевский — в том же мундире с орденами, что был на нем в доме Думской.
Она в изумлении уставилась на него, вскользь заметив за спиной Палевского Афанасьича, суетливо закрывающего двери за гостем. В руках слуга держал генеральскую шляпу с плюмажем и длинный, темный офицерский плащ.
Палевский молчал, глядя на нее потемневшими глазами, и поневоле вспыхнувшая в ней радость при виде его тут же угасла.
«Неужели мне опять придется выслушивать его колкости?» — встревожилась она.
Лицо его еще больше осунулось и посерело, левый локоть был плотно прижат к больному боку. Но взгляд был цепким, когда он медленно окинул им Докки с головы до ног, задержался на письмах, судорожно сжатых в ее руке, и остановился на ее помертвевшем лице.
— Порвите их, — сказал Палевский. — Они оказались вам не нужны.
Докки в замешательстве посмотрела на письма и неловко, свободной рукой скинула свой влажный плащ на ближайшее кресло.
— Они очень дороги мне, — сказала она и смело встретила его взгляд.
— Ой ли? — криво усмехнулся он. — Должен заметить, несколько странное времяпрепровождение вы предпочитаете: уехали с веселого бала, чтобы прогуляться в темноте и одиночестве под дождем, да еще и с письмами, написанными мной в приступе очевидного, но, к счастью, временного умопомешательства.
Докки вздрогнула и непроизвольно прижала драгоценные листки к груди, прикрыв их двумя руками.
— Я не получала их, — сказала она.
— Не получали? — он изогнул бровь, отчего его лицо приняло сардоническое выражение. — А я почему-то вижу их у вас.
— Только сегодня, — поспешно сказала она, боясь, что он уйдет и так и не узнает, что произошло с его письмами. — Они… они случайно попали к моим родственникам… Я не знала, что вы писали мне. И только сегодня — после нашего разговора — я поняла, что были письма и…
— Это уже неважно, вы не находите? — Глаза его загорелись мрачным светом. Он не верил ей, и Докки, стремясь объяснить это ужасное недоразумение, порывисто шагнула к нему в страстном желании разрушить стену непонимания и обид, выросшую между ними. В это мгновение он также двинулся ей навстречу, и она вдруг оказалась в его объятиях. Сильные руки сжали ее крепко, до боли, лицом он зарылся в ее волосы, шепча:
— Молчите, молчите, ничего не говорите… Дотти, Дотти, ну зачем? Зачем?..
Она с тихим вздохом прильнула к нему и уткнулась ему в шею, вбирая в себя запах и тепло его тела. Они стояли, не шевелясь, только ладони его медленно гладили ее спину и плечи, все сильнее прижимали к себе с удивительной нежностью — обезоруживающей и умиротворяющей.
Наконец она прошептала:
— Я хочу вам объяснить…
— Потом, — сказал он. — Потом… Сейчас ничего не нужно… Только ощущать вас так близко… Авдотьюшка… Все потом…
Неожиданно он пошатнулся, потяжелел, опираясь на нее, и Докки, подняв голову, увидела, что глаза его закрыты, лицо — белое-белое — исказилось в мучительной гримасе, на лбу выступила испарина. Она ужасно испугалась и попыталась подвести его к креслу, но он был таким тяжелым, что она не смогла и сдвинуть его с места.
— Сейчас, — пробормотал он сквозь зубы. — Сейчас пройдет…
Но Докки, из последних сил поддерживая его, закричала:
— Афанасьич! Афанасьич!
Двери распахнулись, и в гостиную ворвался встревоженный слуга.
— Помоги! — воскликнула Докки. — Ему плохо!
— Отойдите, барыня, — Афанасьич подхватил Палевского и подозвал дворецкого, с недоумевающим видом появившегося на пороге.
— Семен, поди сюда, возьми генерала с того бока.
— Аккуратней, там у него рана! — взвизгнула Докки, увидев, как Семен пытается обхватить Палевского за талию. Дворецкий подхватил его под руку и закинул на свои плечи, Афанасьич сделал то же самое с другой стороны, и они повели было Палевского к дивану, но Докки спохватилась и остановила их:
— На диване неудобно будет, ведите его наверх…
— Как прикажете, — сказал Афанасьич и вместе с Семеном они потащили Палевского к лестнице, ведущей на второй этаж, где находились спальни.
— Лучше позовите кого, пусть гостевую приготовят, постель, — Афанасьич попробовал отогнать суетившуюся вокруг них барыню, которая пыталась помочь им, но только мешалась под ногами.
— Ох, комнату… — Докки в панике побежала было к звонку, но сообразила, что челядь давно отправилась спать, и пока кто-то встанет, оденется и начнет готовить комнату для неожиданного гостя, пройдет немало времени.
— В мою спальню ведите, — сказала она. — Там постель уж разобрана.
Афанасьич хмыкнул, Семен дернул бровями. Они переглянулись, но послушно потащили Палевского сначала по лестнице, а затем в хозяйскую спальню, где усадили его на кровать. Чуть слышно застонав, граф откинулся на подушки, свесив ноги на пол, и Докки, желая быть полезной, ухватилась за его башмак и попыталась расстегнуть пряжку, но Афанасьич решительно ее отстранил:
— Чайник лучше поставьте — кипяток понадобится, а мы тут сами… Негоже вам мужчину раздевать: и ему неловко, да и вам несподручно.
Докки бросила встревоженный взгляд на Палевского и вышла из комнаты. Она направилась на кухню, по дороге прихватила с собой сторожа. Велев ему растопить печь, налила воды в чайник и поставила на плиту.
