Анн Голон - Искушение Анжелики
— Да, — продолжил Колен, прищуривая глаза, чтобы лучше видеть своих противников, — я знаю. Я хорошо знаю. Вы вынуждены были защищаться! Но убивают ВСЕГДА, защищая себя. Себя, своих близких, свою жизнь, свою цель, свои мечты. Очень редко убивают только из злых побуждений. Но снисхождение грешника к своим ошибкам может разделить лишь Бог, так как только для него открыты все души и сердца. Человек всегда встретит на своем жизненном пути брата, который скажет ему: «Ты — убийца. Я — нет!». Но этого в наше время не существует, нет человека, который бы никогда не убивал. В наше время на руках человека, достойного этого имени, всегда есть пятна крови. Я сказал бы даже, что убийство — это задача и неотъемлемое право мужчины, получаемое им при рождении, поскольку наше время — это время волчьих законов, хотя Христос уже побывал среди нас. Перестаньте же говорить о соседе:
«Ты преступник, я же — нет!» Вы вынуждены убивать, но в вашей власти хотя бы работать для жизни… Вы спасли ваши жизни, гугеноты Ла-Рошели, вам удалось ускользнуть от своих палачей! Откажете ли вы другим, тем, кто, как и вы, был обречен, в том шансе, который получили вы, пусть вы и считаете себя избранниками божьими» единственно достойными выжить?..
Ларошельцы, которых тирада Колена застала врасплох, начали понемногу приходить в себя, и их взгляды обратились к экипажу «Сердца Марии». Тут уж сбить их с толку было не так просто.
К балкону подошел господин Маниго.
— Оставим в стороне ваши рассуждения о так называемых преступлениях, которыми запятнаны наши руки. Бог не оставит своих праведников. Но не хотите ли вы сказать, месье, — произнес он, особо подчеркнув слово «месье», что вы предполагаете.., навязать нам с согласия графа де Пейрака также и сосуществование здесь, в Голдсборо, с этими опасными негодяями, которые составляли ваш экипаж?
— Вы очень ошибаетесь насчет моего экипажа, — возразил Колен. — Большинство из них — честные люди, которые отправились со мной в это плавание как раз в надежде стать колонистами и получить наконец возможность бросить якорь в подходящем месте, где им предложили бы добрую землю да хорошую женщину в жены. Даже право собственности на те места, где вы проживаете, было оплачено мной и ими звонкой монетой и подтверждено контрактами. К несчастью, произошло явное недоразумение, и я теперь полагаю, что был обманут моими парижскими банкирами, которые указали мне именно это место в Голдсборо, как никем не занятое и принадлежащее французам. Если верить пергаментам, мы имеем на эти участки больше прав, чем вы, реформатские беженцы, и месье де Пейрак признал это, но высокопоставленные невежды Франции, видимо, забыли, что Бредский договор оставил их под юрисдикцией англичан. Я тоже признаю это и склоняюсь перед судьбой. Бумаги можно выбросить или пустить в ход, если захотеть. Другое дело земля. Слишком много добрых людей стали жертвами промахов невежд.., или интриг жуликов, дурачивших доверчивых людей.
Месье де Пейрак готов представить вам доказательства справедливости того, о чем я вам сообщил, и обсудить это с вами в частном порядке. Что же касается принятых нами совместно решений и заключенных контрактов о взаимных обязательствах, дело уже сделано, и нет смысла к нему возвращаться. Остается только подумать всем вместе, как употребить их ради добра, а не ради зла.
Голос Колена, неумолимый, но вкрадчивый, действовал успокаивающе, пресекая в зародыше всякую попытку протеста, а взгляд его неудержимо притягивал внимание.
«Свершилось, — подумала Анжелика, чувствуя, как непроизвольная дрожь пронизывает ее с головы до ног, — свершилось, он покорил их, он держит их всех в своих руках…»
Сила красноречия Колена Патюреля, его поразительное влияние на толпу всегда были его главным оружием. И вот сейчас он мастерски его использовал. Склонившись к толпе, доверительным тоном, но достаточно громко он добавил:
— Я открою вам одну истину, которую я усвоил, когда был в рабстве у сарацинов. Я имею в виду ненависть, какую питают друг к другу дети Христа, христиане. Она далеко превосходит, скажем, неприязнь между мусульманами и язычниками!.. Я понял, что все вы, кем бы вы ни были, — христиане, раскольники, еретики, католики — все вы одинаковы в одном: вы готовы, словно шакалы, пожрать своих собратьев ради одной-единственной запятой в ваших догмах. Я уверяю вас, что Христос, кому вы якобы служите, не хотел этого, это было бы для него несчастьем…
Я вас предупреждаю, католики и гугеноты Голдсборо, что с этого дня я буду следить за вами, и вы будете жить мирно и дружно, как дружно жили все двенадцать лет под моим управлением рабы Микнеса.
А если найдутся среди вас закоренелые негодяи, я сумею их выявить. Но пока я вижу, что их не слишком много, если не считать двух или трех человек из моего последнего экипажа. Я уже пытался избавиться от них, но они впились мне в ноги, как малаккские пиявки. Надеюсь, они будут вести себя мирно, иначе придет и их очередь болтаться на веревке.
Не слишком ободряющий взгляд Колена отыскал в толпе Бомаршана, который стоял в первом ряду, опершись на своего «брата» Гиацинта.
— А сейчас, — продолжил Колен, — я расскажу вам о трех предложениях, которые начнут осуществляться с сегодняшнего дня, первого дня моего правления в Голдсборо.
Прежде всего, из своей губернаторской казны я буду оплачивать создание и содержание службы ночных сторожей в Голдсборо. Одного на тридцать дворов. Всем нравилось когда-то, что в городах и деревнях Франции ночами по улицам прохаживались сторожа, и все жители спокойно спали. Мы нуждаемся в такой ночной охране больше, чем французы, поскольку пожар в пустыне — это конец, разорение, а зимой — вообще смерть. В порту, где постоянно бывают нетрезвые моряки и собираются отбросы общества, необходимо присутствие бдительной охраны, наблюдающей за тем, чтобы пьяницы и опустившиеся чужеземцы чего-нибудь не натворили. Наконец, всегда существует опасность со стороны индейцев, а также злоумышленников, мечтающих захватить наши земли.
Ночные сторожа будут назначаться губернатором, который берет на себя расходы по их содержанию и экипировке. Это мой вам подарок в связи с приходом к власти в Голдсборо.
Он на минуту умолк, и в наступившей тяжелой паузе прозвучал голос женщины:
— Спасибо, господин губернатор, — произнес этот слабый и чистый, но достаточно энергичный голос.
Это был голос Абигель.
Произошло какое-то движение, какой-то шумок, где робкие выражения благодарности смешались с протестующими голосами большинства мужчин. Хотя капитуляция была налицо… И все же ларошельцы хотели дать понять, что они не полностью одобрили смену власти и что ночными сторожами их не соблазнить.
