Бертрис Смолл - Рабыня страсти
После, сжимая ее в объятиях, он говорил:
— А что еще ты скрыла от меня, моя дорогая? Какие еще сладкие игры тебе ведомы? В следующий раз я сам свяжу тебя — и исполню роль палача. Ты не возражаешь?
— Мой господин, дарить тебе наслаждение — это мой долг…
— Да будет так! — торжественно провозгласил Нази и почти тотчас же уснул, утомленный и удовлетворенный…
Зейнаб какое-то время лежала без сна, но когда поняла, что ей не удастся уснуть, встала и надела простой кафтан из белоснежного шелка. Выскользнув из покоев так тихо, что шитые золотом портьеры даже не колыхнулись, она оказалась в саду. Была ночь полнолуния, и серебряный диск таинственным светом своим заливал окрестности. Она шла медленно, вдыхая аромат роз, никоцианы и своих обожаемых гардений… Ночь была теплая, и легчайший ветерок слегка поигрывал ее золотыми волосами…
…Она должна взять себя в руки. Душою и сердцем подготовиться к возвращению в Аль-Андалус — и к долгой жизни, полной страсти без любви…
…Я больше не хочу быть Рабыней Страсти, вдруг поняла Зейнаб, Впервые она, пусть даже мысленно, позволила себе произнести эти слова! Я хочу быть женою Карима, матерью его детей… Я отдала бы все, что имею, за это райское счастье! Я согласилась бы до конца дней своих прожить в шатре из грубой козьей шкуры, есть с деревянных тарелок, если Аллах снизошел бы к моим мольбам! Как ненавижу я свою жизнь!..
…Нет, надо выкинуть из головы эти дикие мысли, решила Зейнаб, вспомнив, что вскоре обнимет свою драгоценную малютку. Теперь ее жизнь — это Мораима. Сюда она никогда больше не возвратится, не увидит больше его… Было несказанно мучительно для обоих быть так близко друг от друга и общаться лишь по-приятельски… Но еще хуже было покоиться в объятиях Нази, зная, что Карим тут, в этом же доме… О, зачем, зачем она вернулась в Алькасабу Малику, призрачный город воспоминаний об ушедшем счастье?! Ома… Ради Омы она вернулась… Или нет?
Зейнаб вдруг замерла, ощутив в саду чье-то присутствие, и тотчас же поняла, кто это, поняла сердцем, даже прежде, чем он окликнул ее по имени…
— Зейнаб!
Силуэт его вырисовывался в лунном свете, падавшем на складки кафтана, такого же белоснежного, как и у Зейнаб. Волосы его были зачесаны назад, красивое лицо открыто взору…
— Прости меня, мой господин, за то, что я невольно нарушила твое уединение, — быстро сказала Зейнаб и повернулась, чтобы уйти. Но на плечо ее властно легла сильная рука.
— Не уходи… — тихо сказал он. — До сих пор нам так и не представилось случая поговорить с глазу на глаз.
Ты счастлива?
Она, не поворачиваясь к нему, бросила через плечо:
— Я состоятельная женщина, хоть и рабыня. У меня прекрасный добрый господин — это Нази, могущественный покровитель — сам калиф Кордовы, и дитя, которое я обожаю всем сердцем.
— Ты счастлива? — повторил он.
Она резко обернулась и зло бросила прямо ему в лицо:
— Нет! Я несчастлива, Карим-аль-Малика! Я никогда не буду счастлива вдали от тебя! Вот! Вот я и сказала тебе это! Тебе стало легче от того, что ты слышал? Теперь ты счастлив?
— Я не был счастлив ни единого мгновения с тех самых пор, как расстался с тобою, — отвечал он.
— О, господин мой! — в отчаянии закричала она. — Что проку в этом для нас обоих? Я не могу быть с тобою, ты не можешь мною владеть… Так найди же себе жену, пусть она народит тебе сыновей — продолжателей династии: ведь об этом мечтал твой отец! Я очень скоро ворочусь в Аль-Андалус вместе с моим господином. Будь уверен: я не совершу больше опрометчивого поступка — мы не увидимся никогда!
— Твой господин… — с горькой усмешкой повторил Карим. — Ты даришь ему блаженство, Зейнаб. Его сладкие крики хорошо слышны ночами здесь, в саду… Я доволен, что так славно тебя вышколил…
В то же мгновение ее маленькая ручка отвесила ему звонкую пощечину. Столь же стремительно Карим обнял ее, ища губами ее рот, а найдя, он приник к ее губам жадным горячим поцелуем. Сердце ее едва не разорвалось, когда она ощутила прикосновение такого знакомого тела — губы ее невольно раскрылись, жадно отвечая на лобзанье… Но тотчас же, опомнившись, она отвернулась. По щекам ее градом катились слезы, а аквамарины глаз, словно омытые соленой влагой, почти с ненавистью глядели на него.
— Зейнаб… — шепнул он, чувствуя, что и его сердце вот-вот остановится от счастья и муки. Она вырвалась из его объятий.
— Ты куда более жесток ко мне, чем даже Али Хассан! — тихо и твердо сказала она. — Как ты мог. Карим? Как мог ты так безжалостно пронзить мне сердце? Я никогда не прощу тебе этого!
И она стремительно убежала, легкой тенью мелькнув по ночному саду, на цыпочках пробралась в их с Хасдаем покои… Вся дрожа, она скинула одежду и тихонько скользнула в постель. Нази лежал тихо, стараясь ровно дышать, делая вид, что крепко спит, но он видел сцену, разыгравшуюся в ночном саду, и она потрясла его, хоть он и не расслышал слов… Теперь же Рабыня Страсти лежала подле него, мучительно стараясь подавить рыдания…Он решил дознаться правды, но поклялся себе, что ни о чем не спросит ее, пока они не вернутся в Аль-Андалус.
Свадьба Омы и Аллаэддина-бен-Омара была весьма скромной. У визиря не было родственников, кроме престарелого отца. Обряд же омовения невесты совершила сама Зейнаб. Ома не восседала на золотом троне среди роскошных свадебных даров, подобно Иниге, да это было и к лучшему: так удалось избежать мучительных для всех воспоминаний. Визирь же с отцом. Карим и Нази отправились в мечеть, где имам, уже предварительно переговоривший с кади и удостоверившийся, что брачный договор в порядке и согласие на брак имеется с обеих сторон, торжественно объявил Аллаэддина и Ому мужем и женой. Затем все четверо вернулись во дворец. После непродолжительного празднования Аллаэддин увез молодую жену в свой новый дом — это был свадебный подарок Карима лучшему другу. Его старый отец, Омар-бен-Тарик, собирался переселиться к молодым и наслаждаться видом подрастающих внуков. Ома сразу же покорила сердце старца.
— Она удивительно хорошенькая.., и очень добра и ласкова, — сказал он сыну. — К тому же широка в бедрах… Такой только рожать и рожать!
— Когда мы отплываем в Кордову? — спросила Зейнаб Хасдая в тот же вечер.
— Тебе так не терпится? — задумчиво спросил Нази.
— Мы в отъезде вот уже четыре месяца, мой господин. Князь совершенно окреп и вполне способен встать во главе правительства, дабы прибавить славы нашему владыке калифу. Ома устроена. Я скучаю по дочке… А в Кадикском заливе по осени частенько штормит…
— Об этом говорил мне и князь, — ответил Нази. — Поэтому мы по суше доберемся до Танджи, а оттуда по морю рукой подать до Джабал-Тарака. Оттуда недалеко до Кадикса, а там уже мы взойдем на борт нашего судна в устье Гвадалквивира. Ну а если ты все еще хочешь, то мы можем остановиться в Севилье — ты посмотришь город, моя дорогая. Помнишь, я обещал тебе это по пути в Малику?
