Лесли Пирс - Помни меня
А еще Мэри бросилось в глаза большое количество шикарных экипажей. У некоторых из них выделялись колеса, выкрашенные алой краской, в другие были запряжены грациозные лошади, украшенные плюмажем, кое-где сидели лакеи в сияющей красно-золотой ливрее.
Босвелл обращал ее внимание на то, что, по его мнению, могло заинтересовать ее: мужчина с бараньим боком в руках, идущий с рынка Смитфилд, Судебные Инны[18], где он учился на адвоката, Линкольн Инн Филдс и множество красивых домов, принадлежавших его знакомым. Он рассказал ей о большом пожаре в Лондоне и о том, как город потом отстраивался.
— Посмотрите! — прервала его Мэри, когда Босвелл рассказывал о кофейне, в которой он обычно встречался с доктором Джонсоном. Она указала на женщину, толкавшую нечто, что могло быть только детской коляской, потому что внутри этого шикарного четырехколесного экипажика сидел ребенок и восторженно махал ручками. Мэри никогда раньше не видела ничего подобного. — Люди в Лондоне настолько богаты, что возят своих детей в повозках?
Босвелл хмыкнул. Он подумал, что это очень по-женски: больше интересоваться ребенком в экипажике на колесах, чем выслушивать рассказы о его великом друге. Еще он предположил, что если человек не умеет читать и писать, то он даже не в состоянии понять, почему кто-то занимается составлением словаря и какая вообще в нем польза.
— Я вижу нянь со своими питомцами в колясках в лондонских парках так часто, что не нахожу эти коляски чем-то выдающимся, — сказал Босвелл. — Но я подозреваю, что не только их стоимость удерживает большинство матерей от покупки. Коляски немного неуклюжие.
— Но это хорошая идея, — возразила Мэри. — Особенно если малышей двое или трое.
— Смею заметить, что обычные женщины с несколькими детьми скорее предпочли бы, чтобы к ним по трубам прямо в дом поступала вода, — сказал Босвелл. — Это избавило бы их от большого количества тяжелой работы. У некоторых богатых людей есть в доме комнаты, специально отведенные для купания, а от грязной воды они спокойно избавляются, открывая сток.
Мэри недоверчиво посмотрела на него.
— Это правда?
— О да, — кивнул Босвелл. — Построены целые улицы, куда подается вода по деревянным трубам и отводится грязная. Может быть, когда-нибудь, когда эти удобства распространятся по всему городу, по нашим улицам будет приятнее ходить.
Мэри рассмеялась, потому что как раз перед ними она увидела горничную, опрокидывавшую содержимое мусорного ведра из окна второго этажа.
— Я имел несчастье десятки раз попадать под дождь помоев, — признался печально Босвелл. — Я думаю, приличный водосток — это нечто такое, что должно стать приоритетом для государства.
— Я не думала, что в Лондоне будет такой же дурной запах, как в Плимуте, — сказала Мэри, наморщив нос. — Но так оно и есть.
— Чего же еще можно ожидать, если здесь столько лошадей? — заметил Босвелл, жестом указывая, по меньшей мере, на три десятка животных, находившихся в поле их зрения. — В дождливый день колеса повозок и экипажей обрызгивают людей с головы до ног. Пытались запретить водить скот через город, но все напрасно.
— Ну, по крайней мере, большинство жителей Лондона в основном кажутся упитанными и здоровыми, — заметила Мэри.
Босвелл вздохнул.
— Это приличный район, — сказал он. — А есть и другие, такие, как Сен-Жиль, там картина совершенно другая. Но я не собираюсь показывать вам бедность и нищету, этого вы уже достаточно насмотрелись.
Квартира на Литл Титчфилд-стрит, куда Босвелл повел Мэри, находилась в узком, но высоком доме, стоящем в ряду подобных ему зданий, со сверкающим медным молотком на двери и самыми белыми ступеньками, которые Мэри видела в своей жизни. Она на мгновение запаниковала, когда заметила удивление кучера, с которым расплатился Босвелл, потому что кучер явно не думал, что кто-то вроде нее остановится в таком месте.
Но розовощекая женщина в отделанном кружевом чепчике, открывшая им дверь и представленная Босвеллом как госпожа Вилькс, не была ни шокирована, ни удивлена видом Мэри.
— Заходите, моя дорогая, — сказала она. — Господин Босвелл мне о вас все рассказал, и я уверена, что мы с вами отлично поладим.
Не переводя дыхание, госпожа Вилькс констатировала хорошую погоду и рассказала Мэри, что она предоставляет завтрак и ужин, что с удовольствием будет стирать ее вещи и что Мэри вообще должна чувствовать себя в этой квартире как дома.
— Я грею воду, чтобы вы могли искупаться, — продолжала она, понизив при этом голос, будто заговорила на деликатную тему. — Господин Босвелл сказал, что вам это потребуется в первую очередь. Я вас только попрошу, чтобы вы подняли ведра наверх, потому что мне тяжело подниматься по ступенькам.
Мэри смогла лишь кивнуть в ответ при виде такого поразительного комфорта и великолепия, потому что она видела такое только тогда, когда смотрела в окна роскошных домов в Плимуте. Из узкого холла с отполированным деревянным полом она увидела толстый ковер с бахромой, мягкие стулья и блестящий деревянный столик с массой изысканных украшений. И все же то, как госпожа Вилькс постоянно поглядывала на Босвелла, будто ожидая его одобрения, свидетельствовало о том, что он привык к еще большему комфорту. Мэри замерла от ужаса, осознав, что от нее воняет ньюгейтской тюрьмой и что она, безусловно, принесла с собой множество ее самых крошечных обитателей.
— Я оставляю вас под нежным попечительством госпожи Вилькс, — сказал Босвелл, взяв Мэри за руку и похлопав по ней. — Сейчас вам необходима женская помощь и немного покоя и тишины. Я вернусь в шесть тридцать и поведу вас ужинать.
Через несколько часов Мэри лежала в кровати, слишком перевозбужденная, чтобы спать, хотя она и чувствовала себя уставшей.
У нее было две комнаты на верхнем этаже. Одна, выходившая на улицу, служила гостиной со столом, стульями и двумя деревянными креслами, причем одно из них оказалось креслом-качалкой.
В спальне находилась кованая железная кровать, шкаф для одежды и умывальник. По сравнению с тем, что Мэри видела внизу, комнаты были обставлены просто, и мебель походила на ту, которую она помнила в своем доме в Фоуэй. Но после стольких лет бедствий и ужасных условий они казались ей королевскими покоями, и почти все, на что падал ее взгляд, вызывало у нее слезы умиления.
Мэри с радостью подняла наверх ведра с горячей водой и рассмеялась, сбросив с себя одежду и погрузившись в оловянную ванну. Она уже не помнила, когда в последний раз мылась в горячей воде, не говоря уже о настоящей ванне. Когда Мэри соскребла с тела и волос тюремный запах, она почувствовала, что заново родилась.
