Симона Вилар - Огненный омут
– Я бы взяла великий грех на душу, если бы не помогла тебе, – горестно вздохнула Геновева. – Ладно, погоди немного. Сегодня праздник Святого Мартина[67] – день, когда принято допивать старое вино, чтобы освободить бочки для нового урожая. Думаю, к ночи все перепьются. Даже мать Стефания, которая не прочь приложиться к чарке. Особенно в компании епископских вавассоров, которые оставлены охранять пленного графа и которую преподобная мать явно предпочитает. Думаю, тогда я смогу помочь тебе. Так что жди, к ночи я приду.
К ночи… Для Эммы ночь наступила, едва исчез последний отблеск от факела Геновевы. Однако впервые за все это бесконечное ожидание – подумать только, всего две недели! – ее не охватило то чувство отупляющего отчаяния, какое доводило ее едва ли не до безумия. Наоборот, она чувствовала себя спокойно. Посидев немного у стены и шикнув на шуршащую где-то рядом крысу, сгребла в кучу остатки лежалой соломы и, свернувшись калачиком, погрузилась в бездонно-глубокий сладкий сон.
Она проснулась, когда Геновева дважды окликнула ее сверху. Спустила ей веревку.
– Сможешь вылезти?
Эмма сама не подозревала, как ослабела за это время. Но в конце концов она все же вскарабкалась наверх.
– Идем, – торопила монахиня. На ходу укутала Эму в тяжелый монашеский плащ с капюшоном. Дала в руки корзину. – Здесь тебе продукты на первое время и несколько динариев. О, Святая Магдалина, что я делаю? Куда же ты пойдешь совсем одна?
Эта мысль словно отрезвила Эмму, охваченную поначалу ликующим возбуждением. Когда-то ведь она уже пробовала бежать в одиночку… от Ролло. Ни к чему хорошему это не привело. Однако – помоги ей Боже! – у нее нет иного выхода.
Над головой нависал тяжелый свод. Маленький огарок свечи в руках Геновевы очерчивал желтый круг в кромешном мраке. Диво, как монахиня могла так хорошо ориентироваться в этих переходах. Говорила негромко:
– Я оказалась права, и день покровителя пьяниц Святого Мартина сделал свое дело. Но тебе надо быть все равно осторожной. Как выйдешь, сразу пробирайся к конюшням. Я добавила в вино конюха крепкой настойки опиумного мака и, думаю, он уже спит, как убитый. Так что ты сможешь взять лошадь одного из вавассоров. И иди за конюшнями и кухней к калитке для выброса мусора. Я оставила ее незапертой и смазала петли, чтобы не скрипели.
– О, моя хорошая Геновева!
– Т-с-с. Сейчас мы будем проходить коридор, ведущий к ублиету, в котором содержат этого норманна. Его там всегда стережет пара охранников.
– Норманна? – удивилась Эмма. – Ты ведь говорила, что графа?
Она резко остановилась, поняв, кого еще прячут в подземельях аббатства. Херлауг – человек, свидетельства которого могут помочь Роберту опорочить в глазах франков короля. Не диво, что его так упрятали до поры до времени. Но Херлауг – ее друг!
– Геновева, погоди.
Монахиня оглянулась с недоумением.
– Во имя самого неба – что еще?
Эмма перевела дыхание.
– Мне надо помочь бежать Херлаугу, ну, этому графу.
– Моли Бога, чтобы ты сама смогла бежать. И как можно дальше, пока тебя не хватились. Мать Стефания такова, что и собак по следу пустит.
– Выслушай меня, Геновева.
И она быстрым шепотом стала объяснять монахине, что этот Херлауг, то есть Герберт Санлисский, – ее друг, что в пути он будет ей поддержкой и защитой. К тому же, если она поможет ему бежать, то и король Карл, и его канцлер будут ее должниками и, может, она сумеет от них добиться встречи с Ролло.
– Сомневаюсь, – пробурчала Геновева. В полумраке ее лицо казалось почти угрюмым. – Уж, по крайней мере, Карл не будет стремиться организовать твою встречу с Роллоном. Слыхала я, что эта Гизелла ничего из себя не представляет – ни красавица, ни дурнушка. А ты… – она приподняла свечу. – Тебя бы отмыть как следует да подкормить, и ты вновь станешь, как цветок. Посуди, нужна ли Карлу такая соперница для его дочери? К тому же ты – дочь короля Эда, а твой батюшка для Карла всегда был что кость в горле.
Но Эмма продолжала настаивать. Если она сбежит с Херлаугом, то с его умом и смекалкой они скорее смогут уйти от погони и добраться в Нормандию. Поэтому, если бы Геновева еще подмешала опиумного мака в вино и принесла ей… О, она совсем не хочет накликать беду на добрую сестру Геновеву и сама бы поднесла кувшин с вином охранникам. Ведь сегодня день Святого Мартина, и все угощают друг друга вином.
Наконец Геновева согласилась. Она оставила Эмму в подземелье, и женщине показалось вечностью то время, что она ждала ее. Порой она приближалась к освещенному выступу стены, на который падали тени стражей, слышала, как они ворчат насчет того, что им выпало несчастье нести караул в день, когда все упиваются вином. Один даже подзадоривал другого сходить за напитком на кухню, что, дескать, пленник и сам не сможет вылезти из каменного колодца, в каком его содержат, но его товарищ оказался более добросовестным и все твердил, что ни в коем разе не должен покидать пост. Однако когда перед ними возник силуэт монахини в плаще, и она протянула стражникам кувшин с вином, предложила выпить за день Святого Мартина, они оба поднялись ей навстречу.
У Эммы немного дрожали руки, когда она протягивала кувшин. Геновева только что в последний раз пыталась ее отговорить, но в конце концов лишь поцеловала в лоб и благословила. «Я никогда не забуду ее, – подумала Эмма, когда силуэт целительницы исчез во мраке. – Она вернула меня к жизни, дала шанс на свободу. А главное, ее судьба – наглядный пример для меня, чем я закончу, если перестану бороться».
Последняя мысль придала ей уверенности, и она хорошо справилась с ролью, когда предстала перед людьми епископа. Один из них тут же стал пить, прямо из горлышка. Другой, пониже и поменьше, все приглядывался к угощающей, стараясь разглядеть ее лицо в тени капюшона.
– Что-то я не припомню, сестра, чтобы встречал вас ранее.
Эмма лишь пожала плечами.
– Внимание мужчин-мирян всегда суетно и полно соблазнов, поэтому, пока мать Стефания не велела мне отнести вам вина, я сама избегала встреч с людьми преподобного Гвальтельма.
– Ишь ты, – хмыкнул низкорослый. – Но это хорошо, что, перебирая четки и молясь, ты не забыла, сколько соблазна в мирянах.
Он даже ущипнул ее за щеку. Но тут увидел, что его сотоварищ перевел дух и поспешил забрать у него кувшин.
Эмма поспешила уйти. Затаилась в темноте, прислушиваясь к их разговорам, спорам о том, кто кому задолжал динарий. Потом голоса их стали все тише, но, даже когда они совсем смолкли, Эмма еще выжидала какое-то время.
Наконец вышла. Убедившись, что оба охранника крепко спят, кинулась к краю каменного колодца. Он был куда уже, чем тот, в котором содержали ее, и сверху покрыт решеткой, которую ей с трудом удалось стащить. Но когда он спустила вниз оставленную Геновевой веревку и Херлауг выбрался, она увидела, что за ним все же хорошо следили. Он был грязен, но с него даже не сняли куртку с бляхами, раны его были залечены, на пустой глазнице темнела повязка.
