Мари-Бернадетт Дюпюи - Ангелочек. Дыхание утренней зари
– Да, я требую справедливости, потому что вижу: никто слова не говорит против повитухи Лубе! А я точно знаю: это она убила мою дочку Адель! Я не знал, что моя девчонка встречается с каким-то хлыщом, и она не сказала, что он ее обрюхатил. А теперь она на кладбище! Бедняжка стащила деньги из ящика в буфете, ясное дело, чтобы заплатить этой «делательнице ангелов». Сосед прочитал мне статью из газеты и сказал: «Дружище Сутра, теперь понятно, кто виноват в смерти твоей девчонки!»
Анжелина в возмущении вскочила на ноги.
– Мсье, я никогда не видела вашу дочь и сделала один-единственный аборт – Розетте. Мне вас искренне жаль, но, клянусь, в смерти вашей дочери виновата не я.
И снова шквал обвинений и свист из зала вперемежку с возмущенными криками сторонников Анжелины… Напрасно судья Мюнос стучал своим молоточком.
– Постыдились бы! – послышался из толпы женский голос. – Послушать вас – так она святая! А я ей не верю!
– Тихо! – крикнул судья. – Мсье Сутра, у вас есть доказательства против обвиняемой? Свидетель из числа ваших соседей или же парень, из-за которого ваша дочь попала в затруднительное положение?
– Нет, доказательств у меня никаких нет, но не зря же про нее напечатали в газете! Повитуха Лубе разбогатела благодаря деньгам женщин, которые хотели «сбросить» ребенка. Мы со старшим сыном ходили к повитухе в деревню Комон. Она клянется, что ни при чем. А кто же тогда? Что до сволочи, которая обрюхатила мою бедную Адель, мы так и не узнали, кто это был.
Мужчина всхлипнул. Луиджи шепотом сказал дядюшке Жану:
– Наверняка это он с приятелями приходил мстить на улицу Мобек.
– Может быть, но и тебе не следует обвинять человека без доказательств, – так же тихо возразил горец.
– Мсье Сутра, принимая во внимание полное отсутствие доказательств, я не могу ни дать вашей жалобе законный ход, ни поддержать ваши обвинения в адрес повитухи Лубе. Но я прослежу за тем, чтобы жандармерия расследовала обстоятельства смерти вашей дочери. Следующий свидетель – мсье Гильем Лезаж!
Сгорбив спину, крестьянин посторонился, давая проехать элегантно одетому господину в кресле на колесиках. Хорошо поставленным, звучным голосом Гильем прочел свидетельскую присягу.
– Меня можно считать лицом, близким Анжелине де Беснак, что ставит под сомнение достоверность моих показаний, – начал он. – Однако я твердо решил свидетельствовать в ее пользу. С самого начала заседания я слышу оскорбления в адрес этой женщины. К счастью, те, кто ее знают, знают также и то, что все это – грязная клевета. Наша пресса постаралась на славу, очерняя имя повитухи Лубе. С тех пор как ее арестовали и вышла эта лживая статья, об этом деле судачит весь город. Четыре года назад я соблазнил Анжелину Лубе – девушку серьезную и достойную. Я соблазнил ее, как многие мужчины умеют это делать – посредством ласковых слов и обещаний. Возможно, так случилось и с вашей дочкой, мсье Сутра! В свое оправдание скажу, что любил ее достаточно сильно, чтобы планировать брак. Но мои родители воспротивились, и меня, трусливое существо, убедили их аргументы. Мне, Гильему Лезажу, взять в жены дочь скромного сапожника? Немыслимо! Я женился на другой и порвал с Анжелиной, не зная, что она беременна.
Слова Гильема вызвали всеобщее удивление. Теперь Оноре Лезажу пришлось оказаться под перекрестным огнем любопытных взглядов.
– Ее мать, Адриена Лубе, знаменитая в наших местах повитуха, передала свой опыт дочке, – продолжал Гильем. – Опасаясь бесчестия и всеобщего порицания, с которым обычно сталкиваются незамужние матери, Анжелина могла бы с легкостью избавиться от ребенка. Однако она этого не сделала. В пещере в горах, в полном одиночестве, без помощи и поддержки, она родила малыша. Она любила его настолько, что отдала кормилице, а потом, принеся в жертву собственные чувства, согласилась, чтобы его усыновила одна достойная особа. Добавлю только, что я понимаю мотивы, заставившие Анжелину де Беснак сделать то, что она сделала для своей служанки. Это прегрешение Церковь ей уже простила, поскольку она искупила его паломничеством в Сантьяго-де-Компостела. Ни в коем случае такую женщину, как она, – щедрую душой и мужественную, нельзя заподозрить в других преступлениях против материнства. Больше мне нечего добавить.
Гильем улыбнулся бывшей возлюбленной, после чего развернул свое кресло. Клеманс поспешила помочь ему вернуться к скамье, где сидели Лезажи.
– Этот человек, отец Анри, поддержал ее в трудную минуту, – прошептал Жан на ухо Луиджи. – Теперь все сплетники довольны, но Лезажам, я смотрю, это не по вкусу!
– Теперь я вызываю Анжелину де Беснак, в девичестве Лубе. Подсудимая, встаньте!
Анжелине вдруг стало легче дышать. Наконец-то она сможет высказать все, что накипело в сердце, оправдать себя! По фигуре подсудимой несложно было догадаться, что она в положении. Прозвучало несколько сальных шуток, потом снова воцарилась тишина.
С высоко поднятой головой повитуха, в свою очередь, поклялась говорить только правду.
– Слушаю вас, мадам де Беснак! – сказал судья.
– Как сказал мсье Гильем Лезаж, который выступал до меня, из паломничества я вернулась с ощущением, что чиста перед Богом и Церковью. И я без страха предстаю перед судом, потому что желаю быть в ладу также и с законом, желаю, чтобы голос повитухи, голос женщины был услышан всеми! Первое, о чем я хочу сказать: соглашаясь сделать аборт, я шла против моих убеждений. Но я это сделала ради Розетты, дабы спасти ее, отчаявшуюся, и ни о чем не жалею. Я практикую не очень давно, но у меня уже немало пациенток, с которыми мы стали добрыми приятельницами. Я не хочу, чтобы они вспоминали обо мне как об акушерке, способной пренебречь принципами своей профессии, способной пойти на такое предосудительное деяние, как аборт. Ради памяти моей матери Адриены, исключительной акушерки, я не могу исчезнуть из родного города незаметно, чтобы отбывать кару, не попытавшись объяснить мотивы своего поступка.
Красноречие и пыл Анжелины произвели впечатление на судью, секретаря, адвоката и жандармов. Вне всяких сомнений, перед ними стояла исключительная женщина – умная, волевая, отважная.
– Я прекрасно знала, какое наказание меня ждет, если о моем проступке узнают. Я знала и опасалась этого. Мне могло грозить длительное тюремное заключение, запрет практиковать, и все же я сделала так, как велели мне душа и совесть, – согласилась прервать беременность Розетты, ставшую результатом отвратительного насилия, худшего из всех – насилия отца над родной дочкой! Едва мы появились в зале, нас начали оскорблять и освистывать. И в основном это были голоса мужчин. Вот что я хочу сказать этим господам, которые зачастую считают себя самыми умными, самыми сильными и чуть ли не всемогущими. Женщины – это не рабыни, не куклы для удовольствия, не глупышки! Нам выпал нелегкий жребий – носить детей, а потом производить их на свет, и все присутствующие в зале дамы со мной согласятся: это тяжкое испытание, это боль и страдания, которые могут привести к смерти. Я видела достаточно женщин в родовых муках, чтобы знать, как сильно они боятся умереть и как эта паника и истерия затрудняет роды. Дело повитухи – успокоить и ободрить будущую мать. Наградой ей становится радостное оживление у кровати родильницы и колыбельки новорожденного. Но сколько несчастных девушек, таких как Адель Сутра и Розетта, вдруг узнают, что носят под сердцем малыша, без надежды на супружество и счастливую семейную жизнь! Попытайтесь представить себе горе, страх и стыд, которые их снедают! И как бы себя чувствовала та респектабельная дама, которая недавно подала голос из зала, если бы ее изнасиловали, возможно, не раз, и она узнала бы, что носит в своем теле нежеланный плод этого насилия? Я настаиваю на том, что в некоторых случаях, особенно если имело место изнасилование, аборт следует узаконить. Разумеется, существует и другое решение, к которому в свое время я склоняла Розетту. Приюты. Сиротские дома… Но что станет с этими детьми потом? Чаще всего они обречены умереть от голода, живя на улице, или тяжело работать с восьмилетнего возраста, расти без любви, без семьи! Жестокая участь! Не думаю, что кто-то мне возразит. И кто из поборников морали осмелится назвать Розетту падшей женщиной, обвинить в развращенности, если у нее хватило воли и желания поднять голову, учиться, в конце концов выбраться из нужды – и все это вопреки посягательствам на ее чистоту, невинность? Вот что было у меня на сердце с момента ареста, ведь мне хорошо известно, как страдают некоторые женщины. Можете меня оскорблять, можете осуждать, но я в ладу с Господом, и теперь моя жажда справедливости утолена!
