Анн Голон - Искушение Анжелики
В последний момент она нарумянила лицо, не очень старательно растерев крем шершавыми пальцами по мертвенно бледным щекам.
Выглядела она плохо. Тем хуже!
Многие, наверное, заметили ее необычайную бледность и лихорадочное состояние, но никто не проронил ни слова. Блеск ее зеленых глаз как бы замораживал любое готовое сорваться обидное слово.
— Посмотрите на нее, — сказал по-английски Ванерек лорду Шэрилгаму, — она очаровательна. Какая величественная осанка! Какая великолепная надменность!
Совсем как у истинной англичанки, дорогой друг. Не правда ли, она стоит Пейрака? Как она парирует враждебные и неодобрительные взгляды! Она наверняка вела бы себя так же, если бы на груди у нее была пунцовая буква «А», которой — как вам конечно известно, дорогой, — ваши пуритане из Массачусетса отмечают неверную жену.
Англичанин поморщился.
— Пуритане не очень чувствуют, оттенки, мой дорогой.
Он взглянул на Нокса Мазера, который обсуждал со своими викариями, допускает ли богословское учение казнь человека в день Господа. Не помешает ли это отдыху, приличествующему такому дню? Или же, напротив, это событие в воскресный день позволит Господину принять отлетевшую душу с меньшей поспешностью?
— Мы, светские люди, — продолжал английский лорд, — легко соглашаемся простить столь красивой женщине небольшие грешки.
— Сколько поставили бы вы на пари, что она будет защищать своего любовника с таким же жаром и страстью, как леди Макбет?
— Двадцать фунтов… Шекспиру понравилось бы в этой стране, вполне английской как по праву, так и по духу…
Лорд поднес к глазам очки, которые висели на его парчовом мундире. Они были украшены бантами в соответствии с последней лондонской модой.
— А вы, Ванерек, сколько бы вы поставили на пари, что эта женщина, на вид такая хрупкая, обладает аппетитными округлостями; освободившись от своих одежд, она могла бы соперничать с Венерой, выходящей из морской пены?
— Не будем делать ставки, мой дорогой, я это знаю наверняка, я ее обнимал. Признаю, что у английской знати хороший вкус. Вы угадали, милорд. Тело у этой сильфиды нежное, как бархат.
— Замолчите ли вы наконец, развратники! — воскликнул гугенот из Ла-Рошели Габриель Берн, который краем уха слышал этот неприличный разговор и с трудом сдерживал свое негодование.
Затем последовал обмен резкостями на английском языке, и лорд Шэрилгам заговорил даже о дуэли. Его лейтенант заметил, что он не может драться с простым мещанином. От такого оскорбления ларошельцы вскипели и, сжав кулаки, дружно двинулись на украшенного лентами адмирала.
Стража и милиция, окружавшие помост, не решились вмешаться.
К счастью, появился д'Урвилль и сумел своей любезностью несколько охладить страсти. Но и он не смог полностью укротить грозу. Глухое раздражение ларошельцев перекинулось с английского гостя на Анжелику, вызывающе и слишком броско одетую для такого дня, тем более, что она и так была здесь «яблоком раздора». Пылающие взгляды устремились на нее, поднялся ропот, прозвучали слова осуждения. В конце концов этот шум достиг ушей Анжелики, прорвавшись сквозь пелену ее тревожных мыслей.
Она окинула взглядом мрачную толпу, окружавшую ее с явно недобрыми намерениями.
— Вы и сами в этом виноваты, — резко обратилась к ней чопорная мадам Маниго, увидев, что Анжелика вернулась из мира грез на землю. — Как вы осмелились появиться здесь?
Господин Маниго торжественно выступил вперед.
— В самом деле, мадам, — добавил он, — ваше присутствие здесь в такой момент является вызовом правилам приличия. Как глава протестантской общины я требую, чтобы вы удалились.
Анжелика смотрела на них неподвижными, словно побелевшими от гнева зрачками, и им показалось даже, что она их не слышит.
— Чего вы опасаетесь, господин Маниго? — кротко спросила она наконец в зловещей тишине.
— Что вы выступите в защиту этого бандита, — воскликнула мадам Маниго, которая не могла позволить, чтобы при ней кто-то другой играл первую роль. — Бесполезно увиливать и прикидываться овечкой. Всем известно, что между вами что-то было. И вам должно быть стыдно за эту скверную и достойную всеобщего осуждения историю. Не говоря уже о том, что и мы заслужили избавление от этого негодяя, который заставил нас так страдать прошлый месяц. Ведь он бы всех нас прикончил, если бы мы не стояли насмерть. А вы пришли сюда, чтобы защищать его и просить о помиловании. Мы вас знаем.
— В самом деле, — согласилась Анжелика, — думаю, что у вас есть основания меня знать.
Не в первый раз ей приходилось сталкиваться с гневом кальвинистов, но сегодня перепалка с ними ее не привлекала. Она выпрямилась и смерила их надменным взглядом.
— Всего год назад я здесь на коленях просила о вашем помиловании.., и за такие преступления, которые по законам моря заслуживали веревки больше, чем проступки Золотой Бороды.
Ее губы искривила гримаса боли, и добряк Ванерек испугался, что она разрыдается, чего бы он просто не вынес.
— На коленях… — повторила она — .. Я это сделала ради вас. Вы же не преклоните колен даже перед Богом.
Вы даже не знаете своего Евангелия. Она вдруг резко отвернулась от них. Суеверная тишина воцарилась над толпой.
Глава 12
На балконе форта, выступающем над площадью, стоял, заложив руки за спину, сам пленник.
Испанская стража в блестящих латах и шлемах с красными перьями окружала его пестрым строем.
Колен Патюрель стоял с непокрытой головой. На нем был драповый камзол каштанового цвета с отворотами, расшитыми золотыми нитями, видимо, доставленный с «Сердца Марии».
Его простая одежда, коротко остриженные волосы и борода произвели впечатление, так как никто не признал сразу в этом гиганте, одетом как для казни, страшного и блестящего пирата по имени Золотая Борода. Никто и не подозревал, что у него такой богатырский рост!
Почти тотчас же показался и Жоффрей де Пейрак, одетый на французский манер в атласный шафранового цвета камзол, открывавший расшитый жилет — настоящее чудо искусства.
Толпа только ахнула множеством удивленных и восхищенных голосов и качнулась волной голов. Гугеноты вообще были чувствительны к театральным эффектам, демонстрируемым для них этим джентльменом из Аквитании, этим непонятным и непохожим на них человеком, который драматическим сплетением обстоятельств был поставлен на перекрестке их судеб, прежде заурядных, и окончательно покорил их.
Его присутствие позволило избежать опасного всплеска эмоций и воплей, которые готовы были разразиться, когда другие пленные пираты из экипажа «Сердца Марии» были доставлены на площадь скованными или связанными по рукам и ногам. Вооруженная мушкетами стража подогнала их, словно стадо, к подножию форта.
