Девушка с характером - Анне Якобс

Что себе думает эта старуха? Осваиваться в незнакомой комнате наощупь? Только чтобы Йордан не выдернули из прекрасного полусна? Еще посмотрим, кто кого. Если она думает, что сможет командовать Мари и здесь, наверху, она жестоко ошибается. Многие уже пытались, но еще никому не удавалось. По крайней мере, за последнее время. Раньше бывало. Раньше ей приходилось терпеть вещи и похуже. Но то время закончилось. Она брала то, что ей причиталось, – не больше, но и не меньше.

Снаружи было холодно. Мари накинула на плечи платок и пошла по коридору к нужной двери. И конечно, половицы нещадно скрипели, звук был такой, будто в направлении туалета маршировал целый полк. Дверь не поддалась, и Мари уже подумала, что кто-то ее опередил. Но все-таки решилась потянуть сильнее и чуть не ударила фонарем об стену. Ну что ж, унитаз был из фарфора, жестяное ведро с водой для смыва стояло рядом. И только деревянная крышка выглядела потертой, ее следовало бы покрасить. Мари хихикнула. Она представила, как Йордан садится на свежеокрашенный унитаз.

Смыв опять произвел грандиозный шум. У того, кто жил по соседству с уборной, должен быть крепкий сон. Выходя, она оставила дверь приоткрытой, любая попытка закрыть ее до конца была бы очень громкой. По дороге в свою комнату Мари услышала тихий скрип. Она в испуге остановилась и подняла фонарь. Одна из дверей была открыта.

– Черт бы тебя побрал, – прошипел сердитый голос. – То тебе каждую ночь надо, то теперь я вдруг не нужна.

Мари узнала силуэт в длинной ночной рубашке. Августа? То есть она все это время лежала не в своей постели?

– Мне жаль…

Голос мог принадлежать только Роберту. У Мари было достаточно опыта, чтобы понять, что там происходит. Между этими двумя что-то было, а теперь, вероятно, закончилось. По крайней мере, для Роберта. Бедная Августа.

– Тебе жаль? – огрызнулась Августа, идя к дверям. – Тебе нечего жалеть, Роберт Шерер. Ты сам нуждаешься в жалости. Ты думаешь, мы не заметили, что с тобой происходит? С тех пор как молодая госпожа вернулась из пансиона, у тебя изменился взгляд. Наивный дурачок. Безнадежный чудак!

– Прекрати. Уйди!

– Ты кончишь в доме призрения. В тюрьме. Если тебя решат повесить, я и пальцем не шевельну, чтобы тебе помочь!

Мари понимала, что ей следует поскорее убраться. Во всяком случае, прежде чем ее с фонарем в руках обнаружит там Августа. А где же ее дверь? Четвертая или пятая справа. Она на цыпочках прокралась по коридору, надавила на дверную ручку и, с облегчением узнав острый подбородок и колпак Йордан, зашла внутрь.

– В следующий раз воспользуешься ночным горшком, – услышала она голос Йордан. – Бесстыжая, разбудила полдома!

Мари слишком устала, чтобы отвечать. И вообще-то она бы предпочла раздеться в темноте. Было неприятно, что старуха таращится. Но Мари специально не гасила фонарь, пока не нырнула под одеяло. Боги! Настоящая перьевая подушка. Толстый и мягкий матрас пружинил под весом тела. Шерстяное одеяло и даже перина. Правда, тяжелая, словно свинец. И все равно с таким комфортом Мари еще никогда не спала.

– Свет!

Мари пребывала в таком восторге от своего ложа, что без промедлений задула огонь. Как жаль, что вставать придется так рано. В этой постели она бы лежала целыми днями. Спала и видела сны. С удовольствием бы потягивалась и поправляла под головой подушки. Читала бы роман. Совершенно свободно, а не прячась под одеялом, как в приюте. Съела бы булочку, выпила бы кофе с молоком. Просто валялась, наслаждаясь густым теплом, смотрела бы на одеяло и думала о своем.

О том времени, когда Додо – ее лучшая подружка из приюта, которую она никогда не увидит, – еще была рядом. Додо каждый вечер тайком прокрадывалась в постель Мари, у нее это получалось так тихо, что никто не замечал. Неудивительно, она была на год младше Мари и тонкая, как былинка. Она не поправлялась, потому что все время тяжело кашляла. Ее маленькое тельце бывало ледяным, и Мари не сразу удавалось ее согреть своим телом. Труднее всего получалось согреть ноги. Лежа рядом, они рассказывали друг другу истории, тихо, на ушко, чтобы другие не слышали. Истории были фантазиями, они как цветы расцветали в их головах – веселые и грустные, страшные и нелепые. Когда они, обнявшись, дрожали от страха или хихикали от удовольствия, Мари забывала о своем беспросветном одиночестве. Иногда они вместе плакали, но даже и это было прекрасно. Море теплых слез уносило их в царство сна.

Когда Додо исполнилось тринадцать, ей пришлось лечь в больницу. Оттуда ее забрали в приют в горах, где ей могло стать полегче. Мари часто спрашивала о Додо, но никто не мог ничего сказать. Она писала ей письма, которые Папперт передавала с просьбой вручить их Додо. Ни одного ответа так и не пришло. С тех пор минуло четыре года. Может, Папперт и вовсе не отправляла ее письма.

Интересно, что бы Додо сказала об этой роскошной мягкой постели? Мари повернулась на бок и представила рядом свою подругу. Ей даже показалось, что она услышала ее нежный шепот, но когда шепот перерос в хрип, а затем легкий свист, Мари поняла, что пришло время ночного концерта Йордан. Додо испарилась и вновь осталась лишь в мире фантазий, а Мари слушала теперь звуки с соседней кровати. Тот, кому доводилось спать в общей приютской спальне, невосприимчив к храпу. Однако Мари всегда забавляло, что все люди храпят по-разному. Одна сопела, другая хрипела и свистела, у многих получался ритмичный треск, казалось, что они вот-вот задохнутся. Третьи чавкали и даже разговаривали, некоторые чесались, ковыряли в носу или жевали кончик одеяла.

Йордан принадлежала к категории сопелок и свистунов, спать рядом с которыми было хоть и трудно, но можно. Но когда Мари почти заснула, она услышала странное. Звук был такой, будто бы из бутылки вытащили пробку, за ним последовал глубокий облегченный вздох и продолжительный кашель. После этого Йордан еще поворочалась и начала свой свист заново.

«Смотри-ка, – подумала Мари. – Не удивительно, что ей снятся кошмары. У нее во сне что-то происходит с гортанью, и она близка к тому, чтобы задохнуться». Несмотря на это открытие, никакой жалости к камеристке она не почувствовала. Наоборот, возникла мысль, что свои ночные мучения Йордан честно заслужила. Мари вытянулась на спине и, довольная, вздохнула. Здесь, на четвертом этаже, спала прислуга. Августа и Эльза, фрейлейн Шмальцлер, повариха Фанни Брунненмайер и камердинер Роберт. Вероятно, он жил в комнате один. Интересно, у