Лаура Паркер - Игра
Все же даже в эту минуту, глядя на Шарлотту, на ее роскошные растрепавшиеся волосы, огромные светлые глаза, полные слез от жалости к себе, Рэн почувствовал, как его охватывает дикое желание броситься на эту женщину, опрокинуть на спину, сорвать одежду и, обняв роскошное обнаженное тело, заставить ее стонать от страсти. А потом, когда они будут лежать рядом, счастливые и удовлетворенные, сказать: «Ради Бога, Лотта! Давай прекратим это безумие, простим друг друга и дадим взаимное обещание впредь никогда не ссориться! «
Однако Рэн не сдвинулся с места…
Лотта смотрела в его прекрасное, мужественное лицо и понимала, что в душе мужа происходит какая-то борьба. Во взгляде Рэна было столько суровости, что Шарлотта почти не сомневалась: ее дикая выходка накануне навсегда убила остатки их взаимной любви.
Она запахнула полы пеньюара, туго затянула пояс и с сарказмом бросила:
— Если тебе больше нечего мне сказать, то это означает лишь одно: счета и служебные проблемы тебя интересуют куда больше, чем собственная жена!
— Лотта! Я… — Рэн замолчал и растерянно посмотрел на супругу. — Да, ты права! — продолжал он уже без прежней уверенности. — Мне надо было встретиться в гостинице «Линкольн инн филд» с виконтом Дарлингтоном.
— Джеком? — Лотта произнесла это имя с каким-то злобным блеском в глазах. — О, я не сомневаюсь, что его общество тебе куда более приятно, чем мое, — продолжала она. — Впрочем, я тоже предпочла бы встречаться с ним, а не с тобой!
Что-то в ее тоне насторожило Рэна. До него доходили слухи, будто Дарлингтон ухаживает за Шарлоттой, но он не относился к ним серьезно. Ибо где бы ни появлялся Дарлингтон, каждый его шаг обрастал сплетнями и слухами, будто ядовитыми грибами после дождя.
Нет! Или это правда? Тогда можно объяснить ее внезапную холодность к нему, к его объятиям, которые совсем недавно доставляли ей радость!
Неужели у Шарлотты есть любовник?! Дикая ярость охватила его.
— С этого дня ты будешь сидеть дома, взаперти! — загремел Лавлейс. — До тех пор, пока не образумишься! Ты будешь меня слушаться, Лотта! Или же…
— Или же что, Рэн?
Шарлотта гордо подняла голову. Но этот жест явно запоздал. Рэн повернулся, подошел к двери и захлопнул ее за собой с такой силой, что было слышно на первом этаже.
Лотта забилась в истерике, продолжавшейся добрых полчаса, после чего почувствовала себя значительно лучше. Даже нашла в себе силы подняться с постели и дернуть за сонетку, вызывая горничную. Когда та явилась, Шарлотта приказала приготовить все для дальнего путешествия, а затем принялась расхаживать по комнате.
Она больше ни дня не останется под одной крышей с этим бесчувственным и жестоким человеком! Она не позволит Рэну обращаться с ней как с младенцем или поминутно затыкать ей рот! Она не станет больше играть роль отвергнутой жены! Потому что слишком страстно любит его… Она просто убежит! Да, именно так она и поступит!
Чувствуя, что упаковка вещей идет слишком медленно, Шарлотта распахнула шкаф и принялась срывать одежду с вешалок, разбрасывая по комнате. Горничная с трудом успевала подбирать и укладывать в чемодан платья, юбки, нижнее белье и другие принадлежности женского туалета. Попутно Лотта продумывала план бегства.
— Вот мы и посмотрим, что для тебя самое важное в этой жизни! — сказала Лотта, бросив туфлей в дверь, за которой скрылся Рэн.
Глава 3
Обитатели «Линкольн инн филд» заполнили зрительный зал гостиницы от партера до самой галерки. Все горели желанием посмотреть пантомиму «Орфей в аду». О готовящейся премьере горячо говорили уже давно. Называлась даже сумма, которую директор театра мистер Рич затратил на постановку пантомимы, — более четырех тысяч фунтов стерлингов.
То, что столь большие расходы себя оправдали, стало ясно уже с первых минут, когда из-за кулис появился огромный змей и с шелестом прополз через всю сцену. Бутафорское чудовище, покрытое золотыми и изумрудными чешуйками с искусственными, но блестевшими, подобно настоящим, бриллиантами, сверкало огромными глазами, щелкало ослепительно белыми зубами и било по сцене длинным кожаным хвостом. Конечно, это не могло оставить публику равнодушной.
Однако за бархатными портьерами театральных лож, где в роскошных креслах с высокими позолоченными спинками расположились аристократы с дамами, отнюдь не состоящими с ними в законном браке, обсуждали не змея, а последнюю новость. Обсуждали бурно, лишь для вида интимно наклоняясь друг к другу или прикрывая лица огромными веерами из страусовых перьев. Предметом разговора был некий джентльмен, который утром доказал, что не менее опасен для окружающих, чем огромный змей на сцене. А укус его столь же ядовит.
По мере того как обсуждаемая тема захватывала все большее число зрителей, отвлекая их от происходящего на сцене, в зале нарастал шум, не имевший никакого отношения к спектаклю.
— Смотрите, Дарлингтон сидит в ложе лорда Ревуа!
— Как только лорд не боится его! Этот ужасный шрам!
— Не носит парика! Конечно, он презирает моду!
— Да он же настоящий дикарь! Или преступник, бежавший из-под стражи!
— Говорят, он жил среди пиратов и каторжников на каком-то острове в Карибском море.
Джек Лоутон сидел с каменным лицом, ибо уже давно привык к ироничным взглядам и змеиному шипению, сопровождавшим любое его появление. Лишь по длинным пальцам, нервно отбивавшим дробь на коленках, можно было догадаться, что он чувствует себя неуютно.
В отличие от своих спутников Дарлингтон не проявлял никакого интереса к спектаклю. Когда чудовищный змей погрузил свои острые, как кинжалы, ядовитые зубы в обнаженную шею Эвридики, Джек усмехнулся: он был близко знаком с актрисой, игравшей эту роль, и знал, что ее кожа имеет невыносимый привкус театрального грима, перемешанного с потом.
Когда змей, сделав свое черное дело, уполз за кулисы, Джек подумал, что большинство сидящих в зале людей, наверное, считают его, виконта Дарлингтона, столь же хладнокровным и бесчувственным, как эта искусственная рептилия на сцене. И тут же вспомнил, что, узнав вечером после дуэли о смерти лорда Чичестера, он немедленно распорядился оплатить все расходы на похороны. Не говоря уже о том, что послал вдове записку с соболезнованиями и пожеланием легче перенести потерю. Все это как-то не очень вязалось с представлениями о жестокости и бесчувственности…
Сидящие вокруг него аристократы напоминали ему отвратительных птиц, скрывающих свое истинное лицо под экзотическим оперением. Пальцы с острыми, похожими на когти ногтями украшали золотые кольца, а застывшие на лицах искусственные улыбки, казалось, должны были затушевать очертания злобных и безжалостных клювов. Но неподвижные, смотрящие в одну точку зрачки холодных глаз выдавали бесчувственность и бессердечность стервятников, ищущих более слабых среди себе подобных, чтобы тут же заклевать. Каждый день они питались беззащитностью, позором и несчастьем других, приправляя свои блюда гарнирами из сплетен.
