Мэгги Дэвис - Прелестная сумасбродка
— Не успеете глазом моргнуть, ваша светлость, как мы вас вымоем, — басовито проворковала миссис Кодиган, становясь у постели. Лакей в это время прикрывал полотенцем самую интимную часть герцогского тела.
— А вы, мисс, — обратилась домоправительница к Мэри, протягивая ей влажное полотенце, — если хотите быть полезной, займитесь ногами его светлости!
Мэри опустила взгляд на часть тела, порученную ее вниманию. Никогда прежде ей не случалось обращать внимания на мужские ноги, и, сказать по правде, она не понимала, что может быть красивого или интересного в босых ступнях. Но у этого Уэстермира даже ноги особенные! Большие, но хорошей формы, очень белые — несомненно, оттого, что большую часть жизни герцог проводил обутым, — с гладкой кожей и редкими волосками на тыльной стороне, с аристократически высоким подъемом. И никаких мозолей, наростов или вросших ногтей!
Аристократические ноги, невольно подумала Мэри. Такие же, как и он сам.
Пока она разглядывала герцогские ступни, остальные выстроились вокруг кровати. Камердинер, экономка и, по крайней мере, шестеро лакеев стояли над больным, держа наготове кувшины с горячей водой, мыло и полотенца. Взоры их были устремлены на господина и повелителя, распростертого на королевском ложе под алым балдахином с гербом Уэстермиров.
А она… Господи помилуй, она, Мэри Фенвик, никогда и ни перед кем не унижавшаяся, по капризу злой судьбы должна мыть этому наглецу ноги!
Мэри подняла взгляд. Из облаков пара пристально следили за ней холодные, язвительно прищуренные глаза герцога.
Он лежал перед ней — почти обнаженный, огромный, мускулистый и невероятно мужественный. С Мэри творилось что-то странное. Вчера вечером она с брезгливой гримаской говорила что-то о «горе мускулов», но теперь при виде этих презренных мускулов все тело ее сотрясла сладкая дрожь, в ушах зазвенело, а сердце забилось как сумасшедшее; руки дрожали, ноги подкашивались, в голове роились самые нелепые мысли…
«Фу! — сердито сказала себе Мэри. — О чем я только думаю? Надо быть совсем безмозглой дурочкой, чтобы соглашаться на такое издевательство!»
Повернувшись к миссис Кодиган, она взяла у нее из рук кувшин и полотенце, затем подхватила изумленную женщину под локоть и мягко, но решительно повлекла к двери.
— Думаю, вы согласитесь, миссис Кодиган, — громко заговорила она, — что обтирание герцогского тела не входит в нашу с вами обязанность. Ни один благовоспитанный джентльмен не станет требовать такого от порядочных женщин! Так что, думаю, нам с вами лучше уйти и предоставить этот неблагодарный труд мистеру Краддлсу и прочим мужчинам.
С кровати донесся хриплый рык разъяренного льва, но Мэри даже не замедлила шаг.
— Передайте герцогу, — продолжала она, повысив голос, — что я зайду к нему днем, после того, как он поспит, и почитаю вслух отрывки из великой книги Мэри Уоллстонкрафт под названием «В защиту прав женщины».
С этими словами она вывела потрясенную миссис Кодиган в коридор и закрыла за собой дверь.
Вымывшись и подкрепившись бульоном, герцог Уэстермир откинулся на подушку и закрыл глаза. Однако спать ему вовсе не хотелось. Напротив, вынужденное молчание и неподвижность сделали его беспокойным и раздражительным.
Положив на колени принесенную Краддлсом доску для письма, Доминик разразился потоком придирчивых вопросов, противоречивых приказов, язвительных замечаний и малодушных жалоб. Не прошло и получаса, как полная чернильница опустела, а слуги дошли до белого каления.
Ровно в три часа в спальне появилась Мэри с книгой под мышкой. У кровати ждало ее удобное кресло; рядом на столике возвышалась гора записок.
С помощью слуг больной переоделся в льняную ночную рубашку, а поверх нее накинул шелковый халат цвета красного вина, удачно сочетавшийся с алым покрывалом. Умывшись и побрившись, герцог выглядел гораздо привлекательнее, чем утром. Заметив Мэри, он закашлялся, беспокойно завертелся в кровати и принялся оживленно жестикулировать, указывая то на нее, то на гору записок.
После обеда Мэри переоделась в одно из своих новых платьев: модный глубокий вырез, открывающий большую часть груди, ее смущал, и поверх платья она накинула шаль. Волосы она забрала наверх и стянула бархатными лентами. Такая прическа очень шла Мэри: в ней появилось что-то от холодной и гордой античной красавицы. Отчаянную жестикуляцию герцога Мэри встретила невозмутимым взглядом, но послушно села и положила книгу поверх груды записок.
— Думаю, ваша светлость, — начала она холодно, — прежде чем мы с вами начнем… общаться, вам стоит несколько минут послушать чтение, чтобы успокоиться. Вспомните, что говорил доктор Пендрагон: никаких волнений!
Герцог схватил листок бумаги и принялся что-то яростно царапать на нем. Закончив писать, он нервно скатал записку в шарик и запустил им в Мэри. Бумажка приземлилась на ковер у ее ног. Девушка покосилась на нее, но поднимать не спешила.
— Я почитаю вам «В защиту прав женщины», — объявила она, открывая книгу, — ту главу, где рассуждается о женщине, ее отношении с мужчиной в любви (если к мужчинам вообще применимо такое слово) и браке.
Герцог открыл рот — но, увы, из воспаленного горла его вырвался только слабый хриплый стон.
— «Если вы признаете, что женщина способна действовать как разумное существо, — глубоким чистым голосом начала Мэри, — почему же обращаетесь с ней как с рабыней или бессловесным животным? Почему не развиваете ее ум, не преподаете ей твердые правила добродетели, не воспитываете в ней чувство собственного достоинства, независимость и благородство души? Почему не учите ее всему тому же, чему учат мужчин? Почему даже в самых интимных сторонах жизни она остается бесправной наложницей, приученной лишь отдавать, но ничего не получать взамен?»
Сперва герцог не мог поверить своим ушам. Убедившись, что все это не дурной сон, он начал писать, прорывая бумагу пером и разбрызгивая чернила во все стороны.
«Довольно!», «Хватит!», «Прекратите!» — писал он снова и снова и бросал записки в сторону Мэри. Скоро пол вокруг нее оказался усеян клочками бумаги, но видимых результатов эти действия не принесли.
— «Я готова согласиться, — невозмутимо продолжала Мэри, — что не всякая женщина обладает силой духа, отвагой и настойчивостью, равняющей ее с мужчинами. Однако по уму и добродетели мы равны вам — почему же вы этого не признаете? Я не стремлюсь к революции, не собираюсь переворачивать вверх дном устройство общества: я лишь призываю к тому, чтобы каждое творение божие вновь стало свободным и счастливым, каким создал человека господь».
