Элизабет Хойт - В объятиях графа

Эдвард сцепил руки и провел пальцем по коже. Он все еще держал носовой платок. Мгновение он смотрел на него, потирая ткань большим пальцем, затем аккуратно сложил платок и положил на стол.

Он вышел из комнаты большими шагами, собака следовала за ним по пятам.

Прибытие Анны домой в великолепной карете вызвало ажиотаж в доме Ренов. Она видела бледное лицо Фэнни, маячащее между занавесками гостиной, когда кучер остановил лошадей около дома. Она подождала, пока лакей опустит вниз откидные ступеньки, а затем смущенно вышла из кареты.

– Спасибо вам. – Анна улыбнулась молодому лакею. – И вам тоже, Джон, – сказала она кучеру. – Я сожалею, что доставила вам всем столько беспокойства.

– Никакого беспокойства, мэм. – Кучер коснулся кончиками пальцев края своей круглой шляпы. – Мы рады доставить вас домой целой и невредимой.

Лакей прыгнул на запятки кареты, кучер, кивнув Анне, гикнул на лошадей. Едва карета отъехала, матушка Рен и Фэнни, спотыкаясь, выбежали из дома, чтобы засыпать ее вопросами.

– Граф отправил меня домой в своей карете, – объясняла Анна, когда шла по дорожке в дом.

– Ну и ну, какой добрый человек! – воскликнула ее свекровь.

Она подумала о способе, которым граф приказал ей взять карету. «Вполне». Она сняла шаль и шляпку.

– Значит, вы видели самого графа, мэм? – спросила Фэнни.

Анна улыбнулась девочке и кивнула.

– Я никогда не видела графа, мэм. Какой он из себя?

– Он такой же мужчина, как любой другой, – ответила Анна. Но она не была уверена в собственных словах. Если граф такой же, как любой другой мужчина, тогда почему она испытывает такое странное желание провоцировать его на спор? Никто из знакомых ей мужчин не вызывал у нее желания бросать им вызов.

– Я слышала, что у него на лице ужасные следы от оспы.

– Фэнни, дорогая, – воскликнула матушка Рен, – внутренний мир человека гораздо более важен, чем его внешняя оболочка.

Они все обдумывали это благородное замечание некоторое время. Фэнни наморщила лоб, размышляя над услышанным.

Матушка Рен откашлялась.

– Я слышала, что оспины у него в основном на верхней половине лица.

Анна подавила улыбку.

– У него действительно есть оспины на лице, но на самом деле они не очень заметны. Кроме того, у него красивые густые черные волосы, выразительные темные глаза, его голос очень привлекателен, даже красив, особенно когда он говорит тихо. Он довольно высок, с широкими мускулистыми плечами. – Она резко остановилась.

Матушка Рен странно на нее посмотрела.

Анна стянула свои перчатки.

– Ужин готов?

– Ужин? О да, ужин должен быть готов. – Матушка Рен прогнала Фэнни на кухню. – У нас есть пудинг и чудесно зажаренный цыпленок, который Фэнни купила по довольно выгодной цене у фермера Брауна. Она, знаешь ли, оттачивала свои навыки заключения сделок. Мы решили этим угощением отпраздновать твое трудоустройство.

– Как мило. – Анна начала подниматься по ступеням. – Я переоденусь.

Матушка Рен положила ладонь ей на руку.

– Ты уверена в том, что делаешь, моя дорогая? – спросила она тихим голосом. – Иногда у леди определенного возраста возникают… ну, мысли о джентльменах. – Она помедлила, затем сказала порывисто: – Он не нашего класса, ты знаешь. Это только приведет к боли.

Анна опустила глаза на хрупкую старую ладонь на ее руке; затем медленно улыбнулась и посмотрела вверх.

– Я вполне осознаю, что какие-либо отношения личного характера между лордом Свартингэмом и мной неуместны. Нет необходимости об этом беспокоиться.

Пожилая женщина изучала ее глаза еще мгновение, прежде чем похлопать Анну по руке.

– Не задерживайся, дорогая. Мы пока еще не сожгли сегодняшний ужин.

Глава 4

Герцог обернулся и увидел огромного ворона, взгромоздившегося на стену замка. Птица подлетела ближе и задрала голову.

– Я помогу тебе сразить принца, если ты отдашь мне в жены одну из своих дочерей.

– Как ты смеешь, смерд? – Старый герцог задрожал от негодования. – Ты оскорбляешь меня, намекая, что мне придет в голову отдать одну из своих дочерей какой-то грязной птице.

– Хорошие слова, мой друг, – прокаркал ворон. – Но не поступай столь опрометчиво. Через минуту ты потеряешь и своих дочерей, и свою жизнь.

Герцог пристально посмотрел на ворона и увидел, что он не похож на обычную птицу. Вокруг шеи у него была золотая цепочка, а на цепочке висела рубиновая подвеска в форме идеальной короны. Герцог обернулся на угрожающую армию у своих ворот и, видя, что терять ему нечего, согласился на страшную сделку…

– А как вам имя Sweetie?[1] – спросила Анна, положив себе на тарелку немного тушеного яблока.

Они с графом сидели по одну сторону огромного обеденного стола. Судя по заметному слою пыли на другом краю стола, эта комната давно не использовалась. Интересно, ужинал ли граф здесь вообще когда-либо? Тем не менее столовая открывалась каждый день в течение последней недели, чтобы они там обедали. За эту неделю она узнала, что граф был не любитель поговорить. После многих дней бормотания и односложных ответов она превратила обед в нечто похожее на игру, в которой провоцировала своего работодателя на ответы.

Лорд Свартингэм помедлил, разрезая кусок стейка и пирог с почками.

– Sweetie?

Его глаза были устремлены на ее рот, и Анна осознала, что она облизывает губы.

– Да. Вам не кажется, что Sweetie прелестное имя? Оба посмотрели на собаку рядом со стулом графа.

Она глодала суповую кость, сверкая острыми клыками.

– Я думаю, Sweetie не совсем подходящее имя для данной особи, – сказал лорд Свартингэм, кладя ломтик пирога себе на тарелку.

– Хм-м, возможно, вы правы. – Анна задумчиво пожевала. – Тем не менее вы сами еще не предложили ни одного варианта.

Граф энергично пилил кусок мяса.

– Это потому, что я согласен позволить животному остаться безымянным.

– У вас не было собак, когда вы были мальчиком?

– У меня? – Он посмотрел на нее так, будто она спросила, не было ли у него в детстве двух голов. – Нет.

– Совсем никаких домашних животных?

Он сердито посмотрел на свой пирог.

– Ну, разве что комнатная собачка моей матери…

– Вот видите! – воскликнула Анна с триумфом.

– Но это был мопс, который ужасно всех раздражал.

– Даже если так…

– Он рычал и кусал всех, кроме матери. – Граф, очевидно, погрузился в детские воспоминания. – Никто не любил его. Однажды он укусил лакея. Отцу пришлось дать бедняге шиллинг.

– А у мопса было имя?

– Fiddles.[2] – Граф кивнул и взял кусочек пирога, – но Сэмми называл его Piddles.[3] Он еще кормил его рахат-лукумом, просто чтобы посмотреть, как сладость прилипнет к его нёбу.