Робин Шоун - Нежный наставник
Ее губы тронула торжествующая улыбка.
— Несомненно, лорд Сафир, вы не можете забыть слова шейха о том, что «Творец не наделил части женского тела способностью получать удовольствие или удовлетворение, пока в них не проникнет мужской инструмент». Тем самым, доставляя наслаждение своему мужу, женщина доставляет его себе самой.
А Эдвард, уныло подумала она, больше всего был доволен тогда, когда она вообще ничего от него не требовала. Он не потрудился даже заглянуть в ее спальню, вернувшись домой в то утро.
Но Элизабет не желала вспоминать о своей неудавшейся женской доле в прошлом. Удовлетворение должно существовать в супружеской постели, И все, что следует сделать… это научиться получать его.
— Вас возбуждают поцелуи, лорд Сафир? — спросила она импульсивно.
— А вашего мужа?
У Элизабет все внутри похолодело. Эдвард никогда не целовал ее. Нет, это было не совсем верно. После того как священник объявил их мужем и женой, Эдвард на мгновение прижал свои губы к ее губам.
Элизабет взглянула на маленькие серебряные часики, приколотые к лифу ее платья. Было десять минут шестого.
Склонившись над столом, она положила тяжелую золотую ручку.
— Я не буду обсуждать моего мужа ни с вами, ни с кем-либо еще, лорд Сафир.
Скорее поспешно, чем охотно, она свернула свои бумаги и убрала их в сумочку.
— Я полагаю, наш урок закончен.
По крайней мере она сохранила свою гордость, чего нельзя было сказать о стыдливости. Казалось, она должна была почувствовать облегчение, но не чувствовала его.
— Очень хорошо, миссис Петре. — Рамиэль поднялся, насмешливо улыбаясь. — Увидимся завтра, в четыре тридцать утра.
У Элизабет перехватило дыхание. Старательно скрывая радость, она медленно встала.
— В четыре тридцать завтра утром.
Он взял маленькую кожаную книгу со стола и протянул ей.
— Вторая глава, миссис Петре.
Кивнув головой, она взяла книгу и молча повернулась к двери.
— Правило номер два. Завтра, а также каждое последующее утро вы будете оставлять ваш капор у парадной двери… так же, впрочем, как и плащ.
Элизабет охватило раздражение. Вот уже тридцать три года она подчинялась мужчинам…
— А если я этого не сделаю?
— Тогда наш договор аннулируется.
О какой договоренности он говорит? Об уроках… или о слове джентльмена, что он никому не расскажет об их встречах?
— Я так понимаю, что шляпки вам нравятся не больше, чем корсеты, — холодно заметила она. Он весело рассмеялся в ответ.
— Вы правильно поняли.
— А что вам нравится, лорд Сафир?
— Женщина, миссис Петре. Теплая, влажная, живая женщина, которая не боится своей сексуальности и не стыдится удовлетворять свои плотские потребности.
В библиотеке витал запах бензола.
Рамиэль подобрал ручку, которой Элизабет Петре делала свои записи. «Которая из вас двоих настоящая, миссис Петре? — прошептал он, поглаживая согретый ее теплом металл. — Женщина, страшащаяся собственной сексуальности, или та, что стыдится удовлетворять свои плотские потребности?»
У нее маленькие ладони, в ее тонких пальцах толстая, тяжелая ручка выглядела как примитивный золотой фаллос. Жене канцлера казначейства понадобятся обе ладони, чтобы обхватить член его размера.
На память пришла потрясшая его фраза: «Я не понимаю, как женщина может двигаться в постели, не мешая действиям мужчины». После ее резких высказываний прошлым утром, казалось, он должен был быть готовым к ее искреннему целомудрию. Но она вновь сумела поразить его. Как могла столь наивная женщина вызывать столь сильное сексуальное возбуждение?
— Сынок…
Пальцы Рамиэля непроизвольно сжались на золотой ручке, тело инстинктивно подобралось для защиты. Он поднял голову.
Мухаммед стоял позади бургундского кожаного кресла, в котором еще несколько минут назад сидела Элизабет Петре. Черная накидка с капюшоном укрывала дворецкого в тюрбане и длинной белой хлопчатобумажной рубахе.
Бирюзовые глаза встретились со взглядом темных, почти черных глаз корнуэльца. Губы Рамиэля скривились в циничной улыбке. Мухаммед казался арабом, но на самом деле им не был. Впрочем, и сам Рамиэль казался англичанином, которым не был. Элизабет Петре, подобно многим людям, видела только то, что хотела.
— В чем дело, Мухаммед?
— Муж вчера утром не покидал дома. Только женщина, миссис Петре. Она уехала в экипаже, когда не было и десяти часов. Куда, мне неизвестно. Затем вечером, когда ее еще не было, муж вернулся домой к ужину. Он уехал…
— Постой, ты же сказал, что Петре не покидал дома, — прервал его Рамиэль. — А теперь ты утверждаешь, что он вернулся к ужину.
Лицо Мухаммеда, еще достаточно крепкого и мускулистого для своих пятидесяти трех лет мужчины, осталось бесстрастным.
— Я не знаю, как так получилось.
Зато Рамиэль знал.
Эдвард Петре провел ночь у любовницы. И, без сомнения, Элизабет Петре знала об этом. Куда она уезжала прошлым утром, на весь день, до начала различных светских мероприятий? За покупками? Наносила визиты? Спасалась бегством? Нет, Элизабет Петре не будет искать спасение в бегстве, ни от неверности мужа, ни от откровений лорда Сафира.
— Куда отправился муж после ужина?
— В здание парламента. Там он пробыл до двух часов ночи. А затем вернулся домой. Он и сейчас дома.
Скоро туда подъедет и Элизабет. Интересно, у них с мужем отдельные спальни… или они спят в одной постели? Рамиэль тут же отбросил эту мысль. Элизабет не смогла бы незаметно выскользнуть из дома, если бы они делили постель.
Рамиэль разозлился. Элизабет знала, что такое оргазм. И познала она его со своим мужем. Неужели он пробивал ее холодную английскую сдержанность, защищенную покровом респектабельности, доводя до «пика наслаждения»?
— Ты так и не узнал имени его любовницы, — мрачно заметил Рамиэль.
Темные глаза Мухаммеда сверкнули.
— Нет.
— И ты оставил дом без наблюдения. Я же приказал тебе следовать за ним, пока ты не узнаешь, кто его пассия.
— Я счел более разумным вернуться. Рамиэля не обманула выдержка Мухаммеда. Темные глаза корнуэльца светились неодобрением.
— Объясни.
— Миссис Петре — это проблема.
Такого впечатления не создавалось, когда она сидела на краешке бургундского кресла, держа на коленях сумочку, перчатки и записи. Ее бледное лицо, обрамленное безобразным черным капором, казалось просто воплощением благопристойности. Правда, только до того момента, когда он образно разъяснил ей, что мужской член, проникнув в женское тело, долбит и толчет его, работая словно «пестик в ступке». Тогда ее чистые карие глаза загорелись огнем, а полная грудь, столь чувствительная и восприимчивая, набухла под темной шерстью. По мере того как учащалось ее дыхание, соски все больше затвердевали. Это не тело свое пыталась она сдержать в рамках корсета из китового уса — она безуспешно боролась с собственными желаниями. Так каким же мужчиной должен быть этот Эдвард Петре, чтобы отказаться от подлинной страсти ради удовольствий, купленных за деньги?
