Карен Рэнни - Осень в Шотландии

– И о какой же европейской женщине я, по-твоему, думаю?

Мэтью покачал головой и снова полез в сундук.

– Интересно, почему ты отмалчиваешься, когда я желаю с тобой беседовать, и без умолку трещишь, если мне нужен покой?

– Простите, что вызвал ваше неудовольствие, господин, – проговорил Мэтью, но его тон оставался безмятежным и легковесным.

– Ты хочешь, чтобы я уложил в постель женщину, Мэтью?

Мэтью поднял голову и посмотрел прямо в лицо Диксону.

– Нет, господин. Я никого не хочу вам предлагать. Но женщины Пинанга настроены на вас так, как никогда не будет настроена европейская женщина. Она ничего не знает о прошедших десяти годах. Ничего не знает о вашей потере.

Последнюю фразу Диксон пропустил мимо ушей.

– Похоже, ты считаешь, что я пылаю вожделением к жене своего кузена. Почему бы это?

– Я видел, как вы на нее смотрели, господин. Как будто она была блюдом, а вы – умирающим от голода.

– Ты все придумал, Мэтью. Я просто оценивал ее внешность, ничего больше.

Мэтью с сомнением посмотрел на Диксона, но промолчал.

– Я сам выберу себе женщину. И дело не в том, из Европы она или с Востока.

Диксон бросил взгляд на своего спутника и обнаружил, что Мэтью вновь повернулся к сундуку и целиком ушел в работу.

И так всегда. Спор никогда не длится больше минуты, а чаще – одно мгновение – и все. Мэтью просто замолкает, словно понимая, что слишком близко подошел к границе дозволенного, исчерпал предоставленную ему свободу в отношениях с хозяином.

Бывали случаи, когда Диксон сам искал ссоры, хотел спора, жаркой дискуссии, но Мэтью никогда не давал ему этой возможности. Просто высказывал свое мнение и тут же отступал, вроде обиженной собаки, которая лает, лает, а потом пугается и убегает.

– Тебе не понравился Балфурин, так ведь?

Мэтью выпрямился, и Диксону показалось, что он вовсе не станет отвечать. Или честность его подверглась уж слишком большим испытаниям?

– Если вы позволите, господин, я буду говорить прямо.

– Ты всегда имел такую возможность, Мэтью. И тебе незачем просить у меня разрешения. – Диксону постоянно приходилось повторять эту маленькую речь.

– В этом доме есть что-то темное, хозяин. – Мэтью помедлил, словно подбирая нужное слово. – Не то чтобы порочное, но зловещее. Нечто, существующее во тьме и питающееся болью. Оно ждало вас и сейчас счастливо.

– Графиня Марн? Мне она не показалась порождением тьмы.

Похоже, Мэтью обиделся на эту шутку. Он отвернулся и опять склонился над сундуком.

– Если не она, то кто?

– Вы сердитесь, – вместо ответа сказал Мэтью.

– Я не сердит, просто мне не терпится узнать. Могу точно сказать, что-то здесь не так, но пока я не знаю что, а потому не буду спешить с суждением о том, дурное оно или нет.

– Что это за женщина, если она не знает, как выглядит ее муж? Если она указывает на другого мужчину и заявляет, что это он?

– А что это за мужчина, если он способен оставить такую женщину? – возразил Диксон. – У меня нет ни одного ответа, а потому мы останемся, пока я их не получу.

– Тьма будет рада. И она разрастется.

– А я-то думал, буддисты верят в привлечение добра.

Мэтью прикрыл глаза и не открывал их целые полминуты, а когда все же открыл, его взгляд был спокоен и безмятежен.

– Господин, вы же знаете, я не буддист, я баптист.

– Я думаю, когда тебе надо, ты – восточный человек, и ты – нечто совсем иное, если это больше соответствует твоей цели.

Диксон явно был раздражен, особенно улыбкой, которой ответил ему Мэтью.

– Видите, тьма уже принялась за вашу душу, вы становитесь грубым.

Диксон двинулся к двери, решив избавиться от общества Мэтью.

– Держитесь подальше от этой женщины, господин, – вслед ему произнес Мэтью.

Этот совет прозвучал так необычно, что Диксон оглянулся и посмотрел Мэтью прямо в глаза.

– Она опасна для вас, господин. Я очень сильно это чувствую. Она принесет вам зло. Я знаю, вы в трауре, но ее объятия не подарят вам покоя.

Диксон, больше не оглядываясь, открыл дверь.

– Ни слова об этом, Мэтью. Я тебе запрещаю.

– Этот визит облегчил ваше сердце, господин?

Диксон, не отвечая, вышел, прикрыл за собой дверь и с минуту постоял, прислонившись к ней спиной. Глупец он был, когда думал, что возвращение домой успокоит его совесть.

Что же сейчас делать? Можно вернуться на бал, но настроение совсем не праздничное, да и новые угрозы от жены Джорджа ему ни к чему. Пусть Мэтью думает все, что хочет, но он вовсе не стремится снова увидеть графиню Марн.

Можно было бы пойти на кухню. Мальчишкой он частенько туда заглядывал. Голод мог быть стимулом проверить память – так ли быстро отыщет он кухню, как в детстве? Однако ему никого не хотелось видеть, тем более замученную хлопотами кухонную прислугу.

Вместо кухни Диксон направился в южное крыло, подальше от бального зала и спальных покоев, в комнату, которую так хорошо помнил – в библиотеку дядюшки.

Он медленно открывал дверь, давая возможность памяти вместе с ним переступить порог и вернуть душе прежние чувства. Диксону казалось, что в ушах снова грохочет мощный голос дядюшки Стэна: «Закрой-ка дверь! Здесь сквозит! Как можно работать в этом проклятом холоде!» Однако дяди больше здесь не было. Никто не сидел за массивным столом, прослужившим многим поколениям Маккиннонов.

Диксон вошел внутрь. Время пощадило эту комнату. Здесь почти ничто не изменилось с тех пор, как он покинул Балфурин. Изменился только он сам. Громадный письменный стол больше не подавлял. И стул не напоминал трон. Сколько раз он, робея, стоял здесь, пока дядя читал очередное суровое нравоучение?

В первый раз его призвали сюда в десять лет.

– Диксон, я не позволю тебе позорить семью! Не допущу, чтобы о твоих выходках болтали по всей Шотландии! Изволь вести себя достойно, как приличествует Маккиннону!

– Да, дядя.

Много лет эта фраза была единственным ответом на все вопросы дядюшки. Позже Диксон научился вести себя с должной решимостью.

– Правда, что ты заставил служанку переспать с тобой?

– Это она так говорит, дядя?

– Она ничего не говорит. Только хихикает, когда кто-нибудь упоминает твое имя. Однако повар утверждает, что люди видели, как вы целовались в кладовке. Это правда?

Диксон пожал плечами, а дядюшка не стал сдерживаться и изрядно его поколотил.

Потом его отослали из школы с предупреждением, что исключат за отсутствие прилежания. Дядя снова позвал Диксона в кабинет.

– Я плачу за твою учебу, молодой человек.

– Благодарю вас, дядюшка.

– Мне нужна не твоя благодарность, а твои успехи. Ты должен всегда помнить, кто ты такой.