Жюльетта Бенцони - Принцесса вандалов
— Этот незаконнорожденный считает себя вправе ни с кем не считаться, потому что Генрих IV приходится ему дедом, но и у меня мать была принцессой королевской крови!
— Почему же вы женились на сестре этого незаконнорожденного? — оборвал его однажды кардинал де Рец, который был близким другом семьи Вандомов. — К тому же в отношении испанцев я совершенно с ним согласен. И не я один. А у прекрасного пола де Бофор пользуется не меньшим успехом, чем вы. И сводит счеты он с одним только Мазарини. А его мать, о которой вы отозвались с таким высокомерием, была, не будем забывать, из дома Водемон-Лоррен. И вообще я его люблю, — простодушно прибавил новоиспеченный кардинал.
Изабель тоже любила Франсуа де Бофора — он был приятен в обществе, любил посмеяться не меньше, чем она, и однажды помог ей выпутаться из пренеприятнейшей истории на Новом мосту, когда Париж бунтовал. Она встретила де Бофора радостной улыбкой, которая привела де Немура в отвратительное настроение. Увидев, что сразу после него руку Изабель целует его шурин, что они вместе смеются какой-то шутке, он не преминул все это сообщить де Конде, когда тот подошел к нему. Но принц, находясь с возлюбленной рядом, терял свою подозрительность и ответил небрежно:
— Мы собрались здесь для решения важных дел! Сейчас нам не до пустяков.
Обидевшийся Немур продолжал кипятиться.
— Но он ведет себя здесь как…
— Один из наших. И таковым для нас является.
— Не обольщайтесь! Он слышать не хочет о союзе с его католическим величеством!
— Но он кумир парижан, которые прозвали его Королем Чрева Парижа. Парижане любят испанцев не больше, чем он. Однако пора за дело. Настало время открыть наше собрание, — прибавил Людовик.
— А мы разве не будем дожидаться Месье?
— Он прислал свои извинения, очередная хворь, — проворчал Конде.
Гости расположились в кабинете, где их ждали стоявшие полукругом кресла и небольшой письменный столик. Одно из кресел пока оставалось пустым.
— Мы ждем кого-нибудь еще? — осведомился кардинал.
— Разумеется, — вздохнула Изабель. — Моего брата. Мне кажется, он ухитрится проворонить даже собственный смертный час!
В эту секунду появился улыбающийся Франсуа. Он поцеловал сестру, любезно поприветствовал собравшихся, пробормотав какое-то невразумительное объяснение своему опозданию и занял пустующее кресло. Изабель взяла слово первой, поблагодарила своих высокородных гостей за то, что почтили ее своим присутствием, и выразила желание ознакомиться с тем, что произошло в замке Сен-Жермен-ан-Лэ, куда Гурвиль был отряжен в качестве посла.
— Я бы хотела прочитать послание, которое секретарь де Ларошфуко должен был передать, если, разумеется, с него была снята копия.
Нет, ни о каких копиях не было и речи. Речи не было даже о послании, оно было не письменным, а устным.
— Гурвиль прекрасно знает, что желательно получить каждому из нас для того, чтобы сложить оружие, — объяснил Конде.
— Я не сомневаюсь, что вы все знаете, чего хотите, беда в том, что этого не знаю я.
Тут собравшиеся заговорили все разом, и поднялась такая разноголосица, что принц, повинуясь взгляду Изабель, постарался положить ей конец, громко постучав по столу.
— Прошу тишины! Можно подумать, что мы в парламенте. Гурвиль, вы помните, что вы говорили?
— Да, монсеньор.
— Ну так напишите все, что помните, черт побери, — сердито распорядилась герцогиня, потерявшая терпение. — Если я правильно поняла, прошение было устным.
— Разумеется, — подтвердил Конде. — Потому что, дорогая кузина, мы не подавали прошения от подданных государю, а вели переговоры как одна власть с другой. И целью этих переговоров было окончательное устранение Мазарини и назначение наших людей на важные государственные должности. Людей, преданных королю, уверяю вас, — поспешил уточнить принц, видя, как округляются от изумления большие темные глаза молодой женщины.
— Одна власть с другой? — повторила она. — Но мне, говоря по чести, кажется, господа, что все вы немного забылись! То, что вы, дорогой кузен, Людовик II дома принцев Конде, не дает вам права считать себя равным Людовику XIV, королю Франции и Наварры. Все здесь находящиеся, и я в том числе, его подданные. И только.
Слова ее были встречены недовольным ропотом. Изабель подождала, пока он утихнет, и продолжила:
— Я задам вам только один вопрос: если в эту минуту к нам в комнату войдет Его Величество, как вы поступите?
— Поприветствуем его как положено по этикету, — ответил принц, передернув плечами.
— Но король вправе не приветствовать вас в ответ. Он вправе сесть и оставить вас стоять. Через несколько месяцев его ожидает священное помазание в Реймсе. Святой Людовик ваш общий покровитель, но корона принадлежит не вам, и король не ваш брат. Постарайтесь понять, что главное сейчас покончить с нелепыми притязаниями, которые никому не делают чести и разрушают королевство, которое не оправится, возможно, еще долгие годы!
Воцарилось молчание. Ни один из мужчин не нашелся, что возразить этой женщине. Улыбался ей один только де Бофор. Даже Франсуа встретил недоуменным взглядом резкую отповедь сестры. Первым заговорил Конде.
— Гурвиль, — сказал он, — извольте сесть вот за этот стол и записать на бумаге все наши требования как для нас самих, так и для правителей нашего королевства.
— После чего на основании этой записи вы составите докладную записку, куда включите главные пункты, на основании которых согласны будете сложить оружие, — подхватила Изабель. — А затем кто-то из вас лично с той торжественностью, какую вы сочтете уместной, отправится к королю. Было бы разумно, монсеньор, присовокупить к записке небольшое письмо, написанное вашей собственной рукой, где вы выразили бы ваши сожаления по поводу происходящего и свою привязанность к особе государя.
Докладная записка писалась долго, то и дело вызывая споры. Конде настаивал на солидной компенсации, которую должны были выплатить ему самому и его родственникам за несправедливое заточение. Он также потребовал включить в список требование ста тысячи ливров герцогине де Шатильон за понесенные ею убытки. Изабель возмутилась.
— Шатильон разграбили не солдаты короля, а ваши, монсеньор. Кто бил горшки, тот за них и платит — так говорят мои крестьяне. И я прошу всего лишь десять тысяч ливров. Вычеркните этот пункт из записки. Я не хочу быть замешана в этом деле.
— Хотите вы или нет, но вы в нем уже замешаны, сестричка, — заметил Франсуа. — И если сто тысяч ливров не нужны вам, то мне бы они очень пригодились. Мы можем разделить их по-братски: вам десять тысяч, остальное мне![6]
