Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь
– Ну? – Валентина подняла ладонь повыше, как бы опасаясь, что гостья, которая была гораздо выше ее ростом, не разглядит, куда нужно деньги положить.
– Нет, – сказала Рита, с отвращением глядя в недоброе лицо. – Только после операции, я же сказала. Если вас не устраивают мои условия, я уйду.
Она немало повидала в жизни людей, подобных Валентине. Они ни за что не упустят деньги, идущие к ним в руки!
– Ладно, – буркнула женщина недовольно, – проходите. Белье чистое взяли с собой? У меня тут для вас для всех не припасено!
Рита кивнула, показала свою сумку.
Они прошли темный коридор и оказались в маленькой комнате, где стоял стол, покрытый старой клеенкой в цветочек, а еще – топчан, тоже под клеенкой, но под медицинской, коричневой, неуютной, потрескавшейся и противной даже на взгляд. Такая вот, с позволения сказать, процедурная…
– Раздевайтесь. Вещи вот сюда, – кивнула Валентина на колченогий стул. – И ложитесь. Под зад подложите какое-нибудь полотенце или простынку, что принесли.
Рита только и могла, что беспомощно моргнуть. Она принялась неуверенно расстегивать сумку, а Валентина, буркнув, что вымоет руки, пошла было к двери, но тут раздался стук.
Женщины переглянулись. В глазах у каждой сквозили испуг и недоверие.
– Погодите, не раздевайтесь, – буркнула Валентина. – Посмотрю, что там.
Как будто в дверь могло стучаться какое-то неодушевленное «что»!
«Неужели вернулся Федор? – подумала Рита. – Неужели он снова решил меня отговаривать? Нет, это бессмысленно!»
И у нее закололо сердце оттого, что это бессмысленно.
«Дети, которые рождаются у нас на Земле, приходят отсюда. Каждый ждет своей очереди, – всплыл вдруг в памяти. – Когда отцы и матери желают иметь детей, вон те большие двери, что направо, отворяются – и малыши спускаются на Землю…»
Ну да, Метерлинк. Все та же «Синяя птица».
Рита тряхнула головой, как бы желая вышвырнуть оттуда непрошеные мысли, и прислушалась к странным звукам, доносившимся из коридора. Звуки напоминали шипенье и ворчанье. Постепенно стало понятно, что шипит Валентина: «Да чего ты вдруг приперся? Пошел вон, чтоб я тебя больше не видела! Сию минуту уходи!» – а ворчит какой-то мужчина: «Да ладно, Валька, я ж на минуту! Кого ты гонишь, падла, ты ж мужа родного гонишь! Да кто б ты была, если б не я?»
Шипенье и ворчанье становились громче, начали перемежаться криками, а потом вдруг кто-то громко протопал по коридору – и дверь в «процедурную» распахнулась. Рита увидела плохо одетого мужчину, повисшего на костылях, – и уставилась на него, глазам своим не веря. Это был тот инвалид, который пел про молодого кардинала и его римского папу. С тех пор как Рита слышала сию бессмертную арию, миновало больше двух месяцев, однако столь колоритную личность невозможно было забыть. Как же его звали? Как-то очень смешно. Ага, вспомнила – дядя Мишка.
– Ага, так я и знал, – значительно сказал дядя Мишка, вгрызаясь своими запухшими глазками в Риту. – Левачит Валька почем зря, устраивает тут запретные делишки. А кому ты всем обязана, скажи на милость? Когда тебя с работы погнали, кто пригрел, обучил ремеслу? Кто тебе всю клиентуру передал? Ты шикуешь, все комнаты барахлом забиты, в Москве по комиссионкам шуруешь, а родной муж живет впроголодь. Хоть бы пенсион мне какой назначила со своих доходов!
В это самое мгновение «Волга» Федора Лаврова спустилась по Краснофлотской и Добролюбова к развилке Егорьевского съезда и поднялась к площади Минина.
«Нет, – подумал Федор. – Домой я не поеду. Два часа там сидеть и думать, что с ней делают, – с ума сойду. На работу поеду, там забудусь. – Он включил было сигнал правого поворота, чтобы объехать площадь и свернуть на Ульянова, но передумал: – Нет, если поеду на работу, про все забуду и опоздаю Риту забрать. А нельзя опаздывать, сама она не дойдет и такси там не найдет. Где бы время провести? Ладно, поставлю-ка я машину возле первой школы, а сам схожу на Откос. Говорят, там в «ракушке» каждый день в это время танцы. Сколько ж я не танцевал? Последний раз, кажется, на площади Этуаль с Ритой, когда освобождение Парижа праздновали… Вальс тогда играли… Нет, танцевать я, конечно, не буду, просто так, посмотрю на молодежь, может, отвлекусь…»
Лавров хлопнул дверцей, запер машину и пошел через площадь. На обочине, неподалеку от старого фонтана, тетки с эмалированными ведрами, полными цветов, вовсю торговали мохнатыми сентябрьскими розовыми и белыми астрами, оранжевыми гладиолусами и невероятно желтыми золотыми шарами.
– А ну, купите букетик, молодой человек! – подначивали они на разные голоса.
Федор поглядел подозрительно – издеваются, что ли? Но понял, что теткам было не до него: кругом оказалось и впрямь полно молодых людей. Они покупали по три астры своим девушкам и спешили к памятнику Чкалову, откуда начинался спуск в парк и где на недавно поставленной эстраде-«ракушке» уже играла музыка.
Но это был не вальс. Какой, к черту, вальс?
У моря, у синего моря,Где чайки плывут над волною,Где солнце светит лишь для нас с тобой,Целый день шумит прибой.
Парни в белых рубашках и узких брючках, некоторые с еще не вполне вышедшими из моды коками надо лбами, а некоторые, наоборот, почти наголо обритые наподобие Юла Бриннера из «Великолепной семерки», вовсю наяривали, полуприсев на расставленных ногах, то сгибая их, то разгибая, сильно елозя подошвами по полу. Девушки в коротких юбочках от них не отставали. Как только «шпильки» не отлетали от их «лодочек»! – Георгий, не отставай! – с криком пролетел мимо Федора узколицый высокий блондин, размахивая модной кожаной курткой, и громко запел, вторя певцу на эстраде:
Огромное небо над нами,И чайки плывут над волнами.И солнце светит лишь для нас с тобой,Целый день шумит прибой.
– Не спи, Аксаков! Шевели ногами!
Федор обернулся. С гоготом пробежали еще трое парней, чуть не таща за собой четвертого: в такой же белой нейлоновой рубашке, как у остальных, с такой же кожаной курткой, перекинутой через плечо, в таких же узких брючишках, отглаженных до острых стрелок, и в туфлях, до блеска начищенных.
Федор узнал Георгия не сразу. Что такое приключилось с парнем? Когда они встретились первый раз на похоронах Олега Вознесенского, он был совсем другой. Из него словно солнышко светило, даром что вокруг траурная музыка играла и слышались рыдания. А теперь вон твист наяривают, а он… а у него лицо такое, словно на погребальную церемонию собрался.
