Николь Фосселер - Время дикой орхидеи

– Ты твердо решила? – спросил низкий, хриплый голос у ветра.

Ли Мей удивленно вскинулась на Дункана.

– Разумеется, твердо.

– Передумать еще не поздно.

– Для меня возврата больше нет. – Ли Мей помедлила. – А для тебя?

– Нет, Ли Мей. Уже давно нет.

Они улыбнулись друг другу.

Ветер нетерпеливо бросился в натянутые паруса и надул их. Освобожденный от якорной привязи, корабль мягко заскользил из пролива Джохор, взяв курс в открытое море.

В дали Нусантары.

К звездам и к тому, что лежало за ними.

1889

По ту сторону от пшеницы

и урожая плодов древесных

я узнаю старую осень,

гарцующую на плуге.

Зенит года уже перейден,

и все должно клониться к концу.

Земля получила свою долю от лета,

как и я получил свою.

Глаза Георгины блуждали по высокому, просторному нефу Сент-Андруса.

Перебегая с темных, почти черных балок потолка через лучистую белизну колонн и стрельчатые окна до ниш. Белыми, как облака, и синими, как небо и море, были стены придела за алтарем из тропической древесины. Солнечные лучи падали сквозь стройные витражи и наколдовывали в кафедральном соборе радужный свет.

Она сидела на одной из деревянных скамей, поставив ноги на подставку, обивка которой была украшена христианскими символами, вышитыми прилежными руками женщин местного прихода; на ее подставке был вышит доверчивый ягненок на кобальтово-синем поле.

Здесь было прохладнее, чем за этими стенами, но ненамного; шляпка на ее высоко подколотых седых волосах все еще была слишком разогрета, хотя вуаль из черного тюля она уже подняла. Сквозь щели оконных ставен, закрывающих нижние половины витражных окон, свежий воздух почти не проникал.

В храме было тихо, Георгина была единственной посетительницей в этот послеполуденный час.

Отзвук органной музыки, псалмов и молитв, казалось, еще витал в воздухе после утра, когда они здесь прощались.

Так много людей пришло, чтобы проводить Пола Бигелоу в последний путь. Казалось, весь Сингапур теснился в кафедральном соборе, чтобы сказать ему последнее прости, прежде чем его унесут на кладбище Букит Тима, в могилу рядом с Гордоном и Жозефиной Финдли.

Сингапур, крупнейший порт Азии. Один из самых больших в мире.

Город, равный которому поискать, охраняемый военными кораблями и гарнизоном, укрощенный и оберегаемый полицейским подразделением при поддержке бородатых сикхов в тюрбанах.

Все еще зеленым тропическим островом в аквамариновом море был Сингапур. Нежно-зеленым, как юный побег. Насыщенно и бархатно-зеленым, как вечное лето. Зелень мангровых деревьев, пальм и банановых кустов, манговых деревьев и древесных папоротников, перемежаемая белыми и цветными камеями орхидей. Богатство зелени, золота и румян тропических фруктов, богатство сокровищ моря, ценностей Азии. Ворота мира как на Запад, так и на Восток.

У Пола никогда не было здесь корней, но Сингапур стал ему домом. Через Георгину.

Ему было шестьдесят четыре. Это было сердце, его большое, сильное, храброе и верное сердце. В какой-то момент оно исчерпалось. А его тело было неудержимо вздымающимся океаном, в котором он утонул.

Георгина опустила взгляд на свои кисти, сложенные на подоле черного платья. Они выглядели увядшими, пронизанными голубыми жилками, но обручальное кольцо все еще было ей впору. Пятьдесят семь лет. Вдова.

Пока смерть не разлучит нас.

Слезы капали на жесткий черный креп траурного платья.

У них было несколько хороших лет, может быть, лучших за время их супружества.

В Л’Эспуаре, с детьми, с внуками. Вдвоем. Один раз они еще съездили в Англию – после того как Пол оставил дела фирмы; один раз – в Новую Зеландию, чтобы устроить там отпуск, один раз в Гонконг.

Это были счастливые годы, но их было слишком мало, слишком быстро они прошли. Она сожалела, что слишком поздно поняла: из этого брака, которого она никогда не хотела, в котором часто была несчастлива, выросла любовь – в какой-то момент между свадебной ночью и той ночью, в которую она потеряла своего сына.

Хотя она знала, что это тщетно, ведь на глаза то и дело набегали новые слезы, она торопливо вытерла мокрые щеки, заслышав приближающиеся шаги по нефу церкви. Шаги, с равномерным интервалом сопровождаемые стуком трости, остановились у ее скамьи, и до нее донеслось соленое дуновение, будто от дыхания моря.

Георгина подняла голову.

Волосы и борода уже не столько черные, сколько седые, но держался он по-прежнему прямо, был все еще строен, хотя сильно похудел за последнее время. Возможно, так казалось из-за европейского кроя его светлого костюма с длинным прилегающим сюртуком и узкими брюками, тогда как пастельный «огуречный» рисунок его галстука и жилетки были скорее азиатскими.

Морщины веером расходились от глаз, блестящих, как капли черного океана. Борозды тянулись от уголков губ, однако четкость его черт так и осталась нерушимой; ему было уже хорошо за шестьдесят.

– Я хотел нанести тебе визит у тебя дома. Но там мне сказали, что ты здесь.

Жестом, в котором сверкнул массивный гравированный перстень с черным камнем, он указал на скамью:

– Можно к тебе? – Голос стал более сиплым.

Георгина кивнула. По тому, с какой осторожностью он усаживался рядом с ней, она поняла, что тросточка служила ему отнюдь не для украшения.

Они молча сидели рядом, Рахарио внимательно озирал обстановку собора, а Георгина крутила на пальце свое обручальное кольцо. Наконец он обстоятельным движением достал из внутреннего кармана сюртука сложенный лист и протянул ей.

– Что это?

– Прочитай.

У Георгины остановилось дыхание, – она узнала почерк Пола, уже расшатанный болезнью.

Милостивый государь,

пока я был еще молод, я был уверен, что в конце моей жизни не окажусь в числе тех, кому приходится на смертном одре выяснять отношения. Однако ж вот, поскольку мое время безвозвратно истекает, я все-таки чувствую такую потребность.

Мы встречались лишь один раз, причем при самых неблагоприятных обстоятельствах. Тем не менее я всегда знал, что Вы есть и какую роль Вы играете в жизни моей жены. Я бы солгал, если бы утверждал, что это не причиняло мне боли. Даже перед лицом смерти я не в состоянии быть настолько великодушным. Времена, когда я знал, что она у Вас, чтобы вернуть себе то, чего я лишил ее нашей женитьбой, были для меня почти непереносимы. Я смог их вынести лишь потому, что питал надежду, что после этого она снова вернется ко мне, и так раз за разом.

Я знаю, Вам бы удалось отнять ее у меня, если бы Вы постарались. То, что Вы никогда не пытались сделать это всерьез, оставляет меня благодарным. Ибо Георгине я обязан таким счастьем, каким только может одарить мужчину женщина, и лучшим временем моей жизни. И за сына, которого Вы оставили мне, сами того не ведая, я тоже должен Вас благодарить.