Жюльетта Бенцони - Катрин. Книга третья
— Ваша правда.
— Говори, что он делал после того, как принял ванну?
— Монсеньор пошел в кордегардию и отдал распоряжения на ночь. Потом удалился в свою комнату и поел немного холодной дичи. Потом направился в часовню. Вскоре туда же пришла его мать. Не знаю, о чем они говорили, но длилось это долго.
Сара, одобрительно кивнув, произнесла:
— Продолжай… Что было потом? Он послал за мадемуазель де Конборн?
— Да, — ответил Фортюна, инстинктивно понизив голос и тревожно оглядываясь. — Уйдя из часовни, он послал меня за ней. Она уже спала, и мне пришлось разбудить ее. Монсеньор заперся вместе с ней, и этого разговора я также не слышался… но зато слышал крики!
— Крики? Кто же кричал?
— Мадемуазель! Сначала я ничего не понимал, но понял, когда дверь открылась, и монсеньор позвал меня. У него в руках была плеть, и он, конечно, пустил ее в ход, потому что мадемуазель забилась в угол, дрожа как лист, в разорванном платье. Монсеньор сказал мне: «Запереть ее в башне Гийо. Дать ей все, что попросит, но не выпускать ни под каким предлогом. Поставить двух часовых у двери. И никого не впускать…»
Сара и Катрин недоуменно переглянулись. Легко можно было понять, за что Арно наказал Мари, но зачем заключать в башню, когда проще всего было бы усадить ее на лошадь и на заре выпроводить из Карлата?
— Стало быть, он хочет оставить ее здесь! — язвительно промолвила Катрин.
— Но ведь Фортюна сказал, что вокруг крепости бродят подозрительные люди! — поторопилась возразить Сара. — Наверное, мессир не может отправить ее сегодня, потому что у него нет солдат для охраны.
— Он мог бы отослать ее без сопровождения! — яростно воскликнула Катрин. — Нечего церемониться с убийцей! Пусть убирается… хоть к дьяволу! Если с ней что-нибудь случится, это будет только справедливо!
Конюший беспомощно развел руками. Законная супруга монсеньора гневалась с полным правом, но сам он с таким благоговением относился к своему господину, так безоговорочно восхищался им, что не мог позволить себе даже легкого неодобрения. Поэтому он повторил, поклонившись:
— После мессы, в час терции… — а затем поторопился уйти. Катрин начала кружить по комнате, как зверь в клетке, с трудом подавляя раздражение. С каким наслаждением стала бы она крушить мебель, кричать и вопить, кататься по земле, проклиная Небо и землю, как это делают мужчины!
— Понимаю тебя! — сказала Сара, которая давно научилась читать мысли молодой женщины. — Но женщинам дозволены только слезы! Тебе пора заняться сыном. Д потом я помогу тебе переодеться к мессе.
Замок просыпался. На стенах перекликались часовые, со скрипом открывались двери конюшен и сараев, во дворе громко переговаривались слуги. Лошадей выводили, чтобы дать им размяться, слышалось кудахтанье кур и грубые шутки служанок, которые насыпали им корм. В кузнице разводили мехи и стучал молот. Колокол часовни звонил к утренней мессе. Катрин любила эту суматоху начинающегося дня, но сегодня все раздражало ее. Ей хотелось тишины, чтобы прислушаться к биению сердца. Накормив Мишеля и сменив пеленки, она велела принести побольше теплой воды и вымылась с ног до головы, чтобы прогнать усталость после бессонной ночи. Затем Сара растерла ее пушистым полотенцем, пока кожа не покраснела. Одеваясь, Катрин чувствовала себя много лучше: тело приобрело легкость, голова стала ясной. Мужество возвращалось к ней вместе с желанием бороться. Нужно наконец выйти из этого невероятного кошмара, покончить с ним! Однако, прежде чем принимать крайние решения, следовало выяснить все до конца.
Сара сразу заметила, как изменилось настроение молодой женщины. Катрин гордо вскинула голову, прикалывая белую, вышитую золотом вуаль. В фиалковых глазах сверкала воинственная решимость.
Вот и хорошо! — промолвила цыганка, еле заметно улыбаясь и не уточняя, относится ли ее похвала к наряду. Катрин или же к ее боевому духу.
— Ступай с Богом! А я останусь с малышом.
Завернувшись в широкий черный плащ, Катрин направилась в часовню. В большой зале Фортюна точил длинный меч, а двое лучников разводили огонь в камине. На пороге замка она остановилась, чтобы глубоко вдохнуть свежий утренний воздух. Буря умчалась, и небо встретило молодую женщину нежной голубизной.
Пахло мокрыми деревьями и молодой травой. Все сияло свежими красками, даже старый бук с искривленными ветвями. Несколько секунд Катрин стояла, словно проникаясь этим весенним обновлением, а затем медленно пошла к часовне, взглянув на безмолвную башню Сен-Жан, а затем на башню Гийо, которая тоже казалась вымершей. Служанки, идущие к мессе, расступились перед ней с поклоном. Среди них была и толстая банщица, однако Катрин даже не взглянула на нее.
В часовне было сыро и промозгло. На известковых стенах проступала вода, от которой проржавели балки и почернело древнее деревянное распятие. Катрин, вздрогнув, направилась к почетной скамье, где никого не было. Кюре Карлата, который обычно совершал богослужение в замке, начал мессу при ее появлении. Это был маленький старичок, боязливый и робкий, постоянно горбившийся, словно его придавил к земле страх перед жизнью. Но глаза у него лучились добротой, и Катрин, которая уже исповедовалась ему, знала, что душа его была подобна ангельской, ибо он был преисполнен безграничного сострадания к несчастным, заблудшим грешникам.
Преклонив колени, она открыла тяжелый молитвенник с серебряными застежками, лежавший перед ней, и попыталась вникнуть в слова священной службы. Но мысли ее витали далеко. Она могла думать только об Арно, который не показывался ей на глаза, о Мари, заключенной в башню, о свекрови, чье отсутствие было совершенно необъяснимым. Изабелла, набожная до фанатизма, не пропускала ни одного богослужения. Что же помешало ей прийти? Катрин казалось, что она все еще слышит сдавленные рыдания старухи. Ночью Сара предположила, что это слезы облегчения и благодарности Богу, спасшему внука. Но нет! Это были слезы отчаяния и бесконечной муки… Почему она плакала?
Молодой женщине так не терпелось ринуться в бой, что она с видимой радостью встретила последние слова мессы «Ite missa est». Поспешно перекрестившись и в последний раз опустившись на колени, она быстро встала и пошла к выходу. У двери ее поджидал переминавшийся с ноги на ногу Фортюна. Увидев молодую женщину, он поспешно бросился к ней.
— Монсеньор ждет вас, госпожа Катрин… — начал он, но она жестом остановила его.
— Веди меня к нему…
Она шла за маленьким гасконцем безмолвно, ибо ей казалось, что нужно всеми силами сберечь решительность, по крупицам собранную на рассвете, которую нельзя было растратить в ненужных словах. Однако губы ее шептали беззвучную молитву, наверное, непонятную и бессвязную для людей, но не для Господа. Ибо кто, кроме Него, умел читать в бедном человеческом сердце?
