Шарлотта Физерстоун - Одержимый
Как же плохо он выглядел, каким изнуренным казался! Это все опиум, это наркотик убивал Линдсея – как, впрочем, и то, что натворила Анаис. Когда Линдсей так стремительно покинул ее той ночью, повернувшись к ней спиной, он впустил в свою жизнь другую. Опиум стал отныне его любовницей, и тиски этой коварной дамы крепко держали его. Настолько крепко, что Анаис боялась: бесплотная обольстительница завладела им навсегда.
Пальцы Анаис еле заметно задрожали, и сидевший рядом Гарретт положил свою руку на ее ладонь. Анаис почувствовала поддержку верного друга, хотя и не ответила на его внимательный взгляд. Она не могла больше причинять Гарретту боль, он и так настрадался по ее вине. Они все выяснили, заключив негласный договор о мире. Гарретт принял дружбу Анаис точно так же, как и она приняла его дружбу. Да, их связывала самая нежная любовь, но в этом чувстве не было ничего страстного, физического, как в той любви, что Анаис чувствовала – и не сомневалась, что будет чувствовать всегда, – к Линдсею.
Словно прочитав мысли Анаис, Гарретт сжал ее пальцы и обнадеживающе потряс ее руку – словно дал молчаливое подтверждение того, что всегда был и всегда будет рядом. Станет в моменты слабости ее опорой, незыблемой скалой, воплощением силы. Анаис спрашивала себя: за кого же будет цепляться Линдсей в этом водовороте жизни? Как он выдержит нынешний шторм?
Ответ ясно читался на его лице. Безопасной гаванью стал для Линдсея опиум.
Хор смолк, и мистер Пратт, священник церкви Святой Анны, встал за кафедру проповедника, с улыбкой глядя на лица собравшихся прихожан. Анаис встретилась с его взором и заметила вспышку в обычно невозмутимых карих глазах. Церковь была полна людей, и мистер Пратт явно радовался тому, что четыре аристократических семьи Бьюдли в полном составе занимали свои фамильные скамейки, совсем как много лет назад.
– Доброго всем дня, – сердечно произнес священник, и его мелодичный голос эхом отозвался в лепном потолке. – Сегодня мы приветствуем нового члена нашей церковной семьи.
Словно по команде, маленькая Мина завертелась на руках Маргарет и от души, но явно неподобающе для светского общества зевнула. Взгляд Анаис метнулся к Мине, которая опять пошевелилась в своих пеленках, а потом к Линдсею, который внимательно наблюдал за крошкой. Губы Линдсея скривились в усмешке, когда Уоллингфорд нагнулся к нему и что-то зашептал на ухо. Анаис поспешила отвести взгляд, но было слишком поздно: Линдсей заметил ее внимание. Он смотрел Анаис прямо в глаза до тех пор, пока она сама не отвела взгляда, не в силах вытерпеть напряженность момента.
Джейн, компаньонка тети, прильнула к Анаис и взяла ее за руку.
– Не обращай на него внимания, – зашептала верная подруга. – Делай вид, что его не существует.
Как, бога ради, Анаис могла не замечать Линдсея, если каждая клеточка ее существа тонко реагировала на его присутствие? Ее тело томилось от воспоминания о жаре его тела, о его губах, ласкающих ее уста… Притворяться, что его не существует? Это была совершенно бесполезная задача, ведь Анаис чувствовала Линдсея каждой частичкой своей души.
– Мистер Пратт мне машет, просит выйти вперед, – прошептал Гарретт на ухо Анаис. – С тобой все будет в порядке, не так ли?
– Конечно. – Она попыталась улыбнуться, но уголки губ растянулись грустно, почти жалко.
Мистер Пратт помахал Роберту и Маргарет, тоже попросив их выйти. Сердце Анаис мучительно сжалось в груди, когда она увидела, как Маргарет передает извивающийся в руках сверток Роберту. Анаис заметила, как Линдсей напряженно застыл на месте, когда доктор Миддлтон поцеловал пухлую щечку Мины. Не укрылось от Анаис и то, что Уоллингфорд успокаивающе положил руку на плечо друга. Выходит, Уоллингфорд в курсе, Линдсей ему доверился.
А потом, словно почувствовав всю тяжесть взгляда Анаис, Линдсей поднял глаза на нее – эти зеленые глаза смотрели прямо ей в душу, и в них ясно читались боль и страдание.
– Кто отдает это дитя Богу?
– Мы, его родители, – в один голос ответили Маргарет и Роберт, и Анаис чуть не задохнулась от боли. Удушье сковало ее горло, жгучие слезы покатились по щекам и плотно сжатым губам.
– Тсс, моя милая, – тихо утешала Джейн. – Скоро все закончится. Соберись, Анаис, дорогая! Вот так. Ты – очень сильная женщина, Анаис. Ты можешь это. Покажи ему, что он тебя не сломал. Покажи, что ты не сомневаешься в принятом решении.
Энн, сидевшая рядом с Джейн, наклонилась вперед и, будто защищая, положила руку на колено Анаис. Младшая сестра была непривычно тихой, словно врожденная интуиция поведала ей тайну, которую Анаис так упорно скрывала.
– Боже всемогущий! – осуждающе зашипела мать. – Немедленно прекрати! Ты добьешься лишь того, что глаза опухнут, а лицо пойдет красными пятнами.
– Помолчи, мама! – резко бросила Энн, пока мистер Пратт возносил свою крестильную молитву. Сестра с грустью и тревогой взглянула на Анаис, и та сжала протянутую руку, надеясь, что однажды Энн поймет, почему она не смогла доверить ей свою тайну.
– Я крещу тебя, Мина Гарриэлла Миддлтон…
Голова Анаис резко запрокинулась. Бедняжка увидела суженные глаза Линдсея и руку Уоллингфорда, стиснувшую его плечо. В этот же самый момент Анаис почувствовала, как Джейн сжала ее ладонь. Это был волнительный миг: Анаис впервые услышала полное имя ребенка, произнесенное вслух, – чужое, незнакомое ей имя. Эта девочка должна была зваться по-другому: Мина Габриэлла Маркам, дочь виконта и виконтессы Реберн. Чудовищность, бесповоротность произошедшего потрясла Анаис, и из груди вырвались горестные рыдания. Вне себя от ужаса, она прикрыла рот дрожащей рукой, чтобы не закричать.
Казалось, она снова и снова отказывается от собственного ребенка… Анаис прикусила губу, из последних сил пытаясь не зарыдать уже в голос. Сейчас ей хотелось только одного: выбежать к кафедре священника и во всеуслышание объявить, что эта девочка – не Мина Миддлтон, а дочь виконта Реберна. И зачата она была невероятной ночью страсти и любви, полной не сожаления, а эйфории.
Нет, рождение Мины не было историей красоты и страсти. Пытаясь сдержать подступающие с новой силой слезы, Анаис быстро-быстро заморгала. И вдруг мысленно перенеслась в коттедж на границе имения Гарретта. Она видела себя стоящей у плетеной колыбели Мины и смотрящей на ее сонное личико, пока горькие слезы струились по щекам и капали на кружевное одеяло, укрывавшее дочь. Анаис не позволила себе даже обнять Мину. Не разрешила себе коснуться малышки, прошептать ей, что никогда не сможет отдать ребенка, которого так отчаянно любит, – эту частичку Линдсея, который так ей дорог.
Анаис позволила себе лишь смотреть на невинное дитя и оплакивать решение, которое собиралась принять – которое уже было принято.
