Донна Гиллеспи - Несущая свет. Том 2
Галл оцепенел от страха.
— Но… если бы это был кто-нибудь другой, а не ты… уж не хочешь ли ты сказать…
— Успокойся. Именно глупцы и нужны, чтобы осуществить мои замыслы. В здравом уме никто не отважился бы последовать за мной по дороге, на которую я предлагаю тебе вступить сейчас.
— Да уж. Я вовсе не так безрассуден, то есть, не так смел, как ты. Проклятье! Ты очень расстроил меня. Ты ведь хотел видеть меня по поводу того списка, не так ли? Похоже, что нам все равно не удастся ничего сделать. Будет хорошо, если мы успеем составить завещания до того, как нас умертвят.
— Не совсем так. Пока еще рано опускать головы и покорно плыть по воле волн. У меня, видишь ли, тоже есть свой список. И его имя в нем первое и единственное.
На несколько мгновений воцарилась напряженная тишина.
— Ты всерьез собираешься сделать то, о чем только что сказал?
— Боюсь, что да.
— Сумасшествие!
— Сумасшествием было бы сидеть сложа руки.
Галл посмотрел на него. Клубы пара то скрывали, то открывали их лица. Галл дрожал и всем своим видом выражал неприкрытый страх. Глаза чуть выкатились из орбит, а из-под черной курчавой шевелюры обильно вытекал пот, ручейками стекая по короткому мощному загривку на грудь и живот. Дыхание его стало частым и хриплым, он сделался похожим на мальчишку, попавшего в западню, расставленную хитрыми взрослыми.
— Есть ли какая-то логика в этих его чудовищных репрессиях? — спросил Галл, стряхнув, наконец, с себя оцепенение. — Или он бьет вслепую?
— Все жертвы когда-то пользовались благосклонностью Тита и получали от него щедрые дары, — вполголоса проговорил Марк Юлиан, чьи собранность и спокойствие восхищали Галла. — Тертуллий, без сомнения, был бы исключен из списка Сенаторов, оказавшись в беспросветной нищете, если бы Тит не вернул ему состояние. У Серения была настоящая орда родственников из Оплонтиса и Помпеи, у которых после извержения Везувия не осталось ничего, кроме одежды, что была на них в момент катастрофы. Тит выдал им щедрое вспомоществование из собственной казны и позаботился о том, чтобы всех их наделили землей.
— Тогда я пропал. Кто же не знает о моих щедрых подарках Титу в день его рождения? Среди тех имен в списке, которые не удалось различить, наверняка было и мое.
— У страха глаза велики, но ты не делай преждевременных заключений на этот счет. Никто из нас не может считать себя в безопасности. Однако мы располагаем неплохим противоядием — Домициан страшно боится того, что напишут о нем историки. Он одержим страхом перед правом Сената предать его память проклятию. Итак, если Юпитер не оставит нас своей милостью, у нас еще будет время выполнить свой долг Он ведь привык убивать тайком, исподтишка, а это требует определенной подготовки. Главное — не дать ему опередить нас, Первый удар должны нанести мы.
У Галла возникло ощущение, что его грудь словно пощекотали лезвием кинжала. Тишина, вдруг повисшая между ними, словно зашлась в немом вопле: «Убийство!» Впрочем это слово так и не было произнесено ни Галлом, ни Марком Юлианом. Да и зачем? Все и так было ясно. Где-то поблизости сипло прозвучал свисток.
— Все, у нас больше нет времени, мы и так заговорились, — тихо произнес Марк Юлиан, вставая со скамейки.
Галл догадался, что к ним приближался кто-то из людей Вейенто.
— Тебе нужна моя клятва верности? — едва слышно прошептал Галл.
— Твоего слова мне вполне достаточно. Я хочу лишь знать, кто со мной.
— Если я не с тобой, то с кем же? С ним? Конечно, с тобой.
Прошло несколько дней. Все это время Марк Юлиан занимался делами, выискивая прецеденты для законов, которые предполагал ввести Император. В его памяти постоянно возникал образ Аурианы, отважной сильфиды, которая словно смотрела на него из-за пыльных манускриптов и не отпускала от себя даже во сне. «Она — Архана, которая поддерживает меня, не дает мне падать духом».
Он безуспешно пытался избавиться от этого наваждения, но каждая красивая вещь заставляла его думать о ней, будь то блеск изящной золотой безделушки, грациозная поступь холеной лошади или покрытая лунным серебром поверхность реки. Даже озорная улыбка девушки из числа спутниц римских легионеров будила в нем дорогие сердцу воспоминания.
Ее образ был похож на прекрасный лик античной статуи из мрамора. Он изнывал от желания посмотреть ей прямо в глаза, но это ему никак не удавалось. Ее образ сразу же начинал тускнеть и ускользать от него, но стоило Марку отвести взгляд, как ее лицо снова дразнило его откуда-то сбоку. Казалось, Ауриана стоит рядом, и ее можно коснуться, стоит лишь протянуть руку.
«Я влюбился по уши, как самый зеленый юнец, — подумал Марк Юлиан. — И надо же было этому случиться в такой сложный момент! Я ведь уже не молод, на мне лежит тяжелая ответственность. Скажи я кому-нибудь из своих друзей об этом, меня сразу же посчитают за сумасшедшего».
Глава 26
Целый месяц войско хаттов приводило себя в порядок и отсиживалось в лесной глуши, окруженной со всех сторон болотами. Победу им пришлось отпраздновать скромно — сказалась нехватка медов. Хатты ограничились тем, что собрали все римские трофеи, добытые на поле брани, и бросили их в болотистое озеро, принеся таким образом жертву Водану. Здесь были бронзовые шлемы с гребнями из конского волоса, отделанные серебром ножны мечей, пояса с позолоченными бляхами, выпуклые кирасы, инкрустированные черным, и тяжелые военные плащи. Во время жертвоприношения Гейзар произносил заклинание, а Зигреда с подвыванием провозглашала хвалу богам.
Аурианы на торжествах не было, хотя по всеобщему мнению главная заслуга в победе принадлежала ей. Она наблюдала за весельем из кожаной палатки, принадлежавшей некогда Бальдемару. У нее здорово ныла рана на шее, куда попала арабская стрела. Эта новая боль сопровождалась небольшим ознобом.
«Нам удалось выдернуть несколько волосинок из гривы огромного бесчувственного льва, который, даже не обратив на это внимания, продолжает свой путь», — подумала она.
Ночью, когда гулянье еще было в полном разгаре, Ауриана попыталась заснуть, но не смогла. Ей все время чудилось шептание мертвецов. Она наверняка знала, что Авенахар плакала.
— Авенахар, может быть, я и не увижу тебя к концу лета, как обещала. Простишь ли ты меня, если я не появлюсь до весны, а возможно, и до следующего лета? Деций, я скучаю по тебе, как скучают по теплому плащу, по быстрому галопу в предрассветном тумане, когда земля еще прихвачена заморозком, по лишнему меховому покрывалу, наброшенному холодной ночью. Моя любовь к тебе только причиняет муки. Но канаты, связывавшие наши ладьи, обрублены, и они все дальше и дальше удаляются друг от друга. Глубокие черные воды печали и неизвестности протекают между нами, и издалека теперь хорошо видны очертания берега, на котором мы жили. Я поняла, что нашей любви недоставало того единственного, что делает ее великой и вечной, как любовь Ателинды к Бальдемару. Это наполняет мою душу отчаянием. Но зачем мне переживать и думать об этом? Ведь я посвящена богам. В какую жестокую шутку превратила мою жизнь судьба! Я хочу бороться и буду делать это, пока сохраняется хоть малейший шанс на победу. Хильда говорит, что мне суждено привести мой народ к победе, так почему же я до сих пор терплю неудачи? Я хочу, чтобы мое дитя, самое лучшее из всех, сосало материнское молоко из моей груди. И в ночной тиши, когда никто не знает об этом, я страстно желаю познать такую любовь, какой ее знавала моя мать Ателинда, даже если мне будет угрожать яма со змеями. Я слышу, как голос Херты, напоминающий блеяние тролля и кваканье лягушки, постоянно вещает о том зле, которое якобы воплощено во мне.
