Диана Гэблдон - Чужеземец. Запах серы
Аббат продолжал задавать вопросы по-английски, но так тихо, что я едва слышала их.
— Ты отрекаешься от сатаны и его деяний? Ты веришь в Воскресение Господа нашего Иисуса Христа? — и так далее. На каждый вопрос Джейми хриплым шепотом отвечал:
— Ага.
Причастившись, он вздохнул, лег на спину и снова закрыл глаза.
Грудная клетка поднималась и опускалась при каждом вздохе, и я видела обозначившиеся ребра. За время болезни и жара Джейми страшно исхудал. Аббат по очереди брал пузырьки со святой водой и елеем и осенял Джейми крестом, он помазал его лоб, нос, уши и веки.
Потом он перекрестил с елеем грудь над сердцем, каждую ладонь и каждую ступню. Искалеченную кисть он поднимал с особой осторожностью, слегка смазав рану елеем, и снова положил руку на грудь Джейми, чуть ниже ножевой раны.
Помазание прошло быстро и неизмеримо нежно, легчайшим прикосновением большого пальца аббата. Суеверная магия, произнесла рациональная сторона моего сознания, но я была глубоко тронута любовью, которой светились лица монахов во время молитвы. Джейми еще раз открыл глаза, теперь такие спокойные, и его лицо впервые после того, как мы покинули Лаллиброх, светилось умиротворением.
Церемония завершилась короткой молитвой на латыни. Положив руку на лоб Джейми, отец Александр произнес по-английски:
— Господи, в Твои руки предаем мы душу раба Твоего Джейми. Молим Тебя, исцели его, если такова будет Твоя воля, и укрепи душу его, и преисполни ее благодати, и упокой ее в вечности.
— Аминь, — откликнулись монахи. И я.
Стемнело, и Джейми снова впал в полубессознательное состояние. Его силы истощались, и все, что мы могли — это поднимать его, чтобы он глотнул воды. Губы его потрескались и начали шелушиться, и он больше не мог произнести ни слова, хотя широко открывал глаза, если его грубо потрясти. Нас он больше не узнавал; смотрел неподвижным взглядом, медленно закрывал глаза и со стоном отворачивался.
Я стояла у кровати и смотрела на него, настолько измученная тяжелым днем, что ничего, кроме тупого отчаяния, не чувствовала. Брат Эмброуз ласково прикоснулся ко мне, выводя из состояния отрешенности.
— Вы больше ничего не можете для него сделать, — сказал он, решительно отводя меня в сторону. — Вам необходимо отдохнуть.
— Но… — начала я и замолчала. Он прав, поняла я. Мы сделали все, что могли. Либо лихорадка скоро прекратится сама, либо Джейми умрет. Даже самое сильное тело не может вынести разрушительного действия жара дольше двух дней, а у Джейми осталось слишком мало сил.
— Я останусь с ним, — пообещал Эмброуз. — Идите в постель. Я позову вас, если… — он не договорил, просто махнул рукой в сторону моей комнаты.
Я лежала без сна на кровати и смотрела на балки потолка. Глаза мои были сухими и горячими, горло болело, словно и у меня начинался жар. Может, это и есть ответ на мои молитвы — мы сможем умереть вместе?
В конце концов я встала, взяла со столика у двери кувшин и тяжелый керамический таз, поставила его на пол и аккуратно наполнила водой, так, чтобы она вздулась над краями дрожащим пузырем.
По пути в комнату я заходила в кладовую брата Эмброуза…
Теперь я развернула маленькие пакетики с травами и высыпала содержимое на жаровню. От листьев мирры пошел ароматный дымок, а крошки камфары вспыхнули крохотными голубыми язычками пламени между раскаленными красными углями.
Я поставила свечу позади таза так, чтобы свет отражался в поверхности воды, села перед ним и стала призывать призрак…
В каменном коридоре было холодно и темно, его освещали только тускло мерцающие масляные лампы, через равные промежутки свисающие с потолка. Моя тень протягивалась из-под ног далеко вперед, когда я под ними проходила. Казалось, что она ныряет головой вперед и исчезает в темноте.
Несмотря на холод, я шла босиком и в одной грубой белой ночной рубашке. Под рубашкой меня окутывал небольшой островок тепла, но холод, которым тянуло с каменного пола, полз по ногам.
Я тихо стукнула в тяжелую дверь и отворила ее, не дожидаясь ответа. У кровати Джейми сидел брат Роджер и, склонив голову, читал молитвы и перебирал четки. Деревянные бусины стукнулись друг о друга, когда он поднял голову, но губы еще какое-то время продолжали беззвучно шевелиться — он дочитывал «Аве, Мария».
Монах подошел ко мне и произнес очень тихо, хотя было понятно, что он мог бы и кричать, не боясь потревожить неподвижную фигуру в постели:
— Никаких изменений. Я только что поменял воду в ванночке для руки.
На оловянном чайнике, стоявшем на жаровне, блестели капли воды. Я кивнула и благодарно прикоснулась к его руке. После всех видений последнего часа она оказалась неожиданно плотной и теплой и почему-то успокаивающей.
— Я бы хотела остаться с ним наедине, если вы не против.
— Разумеется. Я пойду в часовню. Или лучше остаться рядом на случай… — Его голос нерешительно замер.
— Нет. — Я постаралась ободряюще улыбнуться. — Идите в часовню. А еще лучше — в постель. Я все равно не могу спать. Останусь с ним до утра Если понадобится помощь, я пошлю за вами.
Еще сомневаясь, монах посмотрел на кровать. Но было очень поздно, а он устал — под добрыми карими глазами лежали круги.
Тяжелая дверь скрипнула, закрываясь, и я осталась наедине с Джейми. Одна, испуганная и очень, очень сомневающаяся в том, что мне предложили сделать.
Я стояла в изножье кровати и смотрела на него. Комната была наполнена тусклым светом от жаровни и двух огромных подсвечников на столе у стены, каждый почти в три фута высотой. Джейми лежал обнаженный. Слабый свет словно подчеркивал запавшие глаза и ввалившиеся щеки. Разноцветный синяк на груди походил на расползающуюся плесень.
Кожа умирающего человека принимает зеленоватый оттенок. Сначала это только налет на скулах, но он постепенно расползается по лицу, по груди по мере того, как воля к жизни ослабевает. Несколько раз я видела, как это смертельное продвижение прекращается, кожа вновь розовеет, и человек оживает. Но чаще… Я энергично встряхнулась и отвернулась.
Я вытащила руку из-под складок рубашки и выложила на стол то, что украдкой вынесла из темной кладовой брата Эмброуза. Флакон с нашатырным спиртом. Пакетик сухой лаванды. Еще один с валерианой. Маленькую металлическую курильницу в форме раскрытого бутона. Два шарика опиума со сладким запахом, вязких от камеди. И нож.
В комнате было душно от дыма жаровни. Единственное окно было завешено гобеленом со сценой казни святого Себастьяна.
Я посмотрела на поднятое кверху лицо святого и пронзенный стрелами торс, в который раз удивившись складу ума человека, выбравшего именно это украшение для комнаты больного.
