Елена Арсеньева - Роковая дама треф
«Почему – твою? Нашу!» – хотела крикнуть Ангелина, однако Никита уже бежал вниз по лестнице, увлекая ее за собою.
* * *Счастье, что Степан оказался истинно вездесущ и отыскал при доме конюшню. Там нашлись запасные лошади, нашлось седло для Ангелины; и вскоре кавалькада из трех всадников неслась по окраинным улицам Парижа к юго-западной заставе, откуда шла дорога к старинному королевскому дворцу.
Голова у Ангелины кружилась от волнения и страха, виски ломило от жаркого солнца, пыли, шума. Народ парижский плясал на улицах, смеялся; казалось, все были опьянены каким-то хмелем радости, веселья. Возле Вандомской площади собралась толпа, сквозь которую всадники пробились с трудом. Здесь был поставлен монумент «великой армии». Народ, окружив колонну со всех сторон, кричал беспрестанно:
– Вas le Tyran! [115]
Один смельчак взобрался наверх и накинул на Наполеона петлю – веревка оплела ноги бронзовой статуи, венчавшей столб.
– На шею!
– Надень на шею тирану! – кричал народ.
Всадники едва замечали все это, едва слышали приветственные клики. И только Степан, скалясь в улыбке, прокричал:
– Ах ты ж народишко! Еще вчера кричал: «Удавите короля кишками попов!» А нынче: «Русские, дайте нам короля! Долой тирана! Торговлю нам, торговлю!» Сами не ведают, чего хотят!
Никита бросил ему беглую улыбку и снова припал к гриве коня, направляя его в очередной проулок. Слава богу, город кончался, впереди – дорога на Фонтенбло, и вот-вот станет ясно, верна ли его догадка. У похитителя было часа два форы, но он идет пешком да с ребенком на руках. Они же верхом и, если расчет правильный, настигнут его через полчаса, не более. Ну, главное теперь – не мешкать. Никита привстал на стременах, тихо свистнул; Степан, подхватив его свист, добавил к нему лютое, звериное улюлюканье – и кони, в испуге прижав уши и закусив удила, понеслись во всю прыть, уже как бы и не касаясь наезженной дороги.
Цокот копыт был стремителен, однако сердца бились быстрее, подгоняя время, и, как ни ждали всадники этого мгновения, ни один из них не поверил глазам своим, когда впереди показалось какое-то неясное пятно, вскоре принявшее очертания огромной фигуры, бегущей сломя голову.
– Стой! Стой! – закричали Никита и Степан.
– Юленька! – воззвала Ангелина и едва не лишилась сознания, услыхав еле различимый плач ребенка. Боже милостивый! Дочь ее жива!..
– Ох, ваше благородие! – вдруг завопил Степан, тыча вперед рукою. – Да вы гляньте… Вы только гляньте, кто там!
Навстречу бегущему скакали какие-то всадники: человек пять-шесть. Высокие каски, султаны и плюмажи, синие мундиры, кирасы, сверкавшие под солнцем…
– Товарищи! Спасите! – закричал беглец сорванным голосом, ускоряя шаги. – Русские гонятся за мной! Казаки!..
– Это французы! Убей бог, французы! Кирасиры! Засада! – обернулся Степан, пытаясь осадить коня.
Однако Никита неостановимо летел вперед. Он выхватил саблю, привстал на стременах, и голос его, сильный, вольный, разнесся далеко вокруг, заглушая и топот копыт, и жалобные крики беглеца.
– Казаки! Сабли к бою! – скомандовал Никита. – Лава, рассыпайсь! Заходи слева, окружай справа!
– Бей, не жалей! – подхватил ободрившийся Степан, и снова Ангелина услышала тот же дикий, степной вой, от которого пена полетела с удил коней, а волосы на головах людей стали дыбом.
Кирасиры замерли посреди дороги. Ангелина оглянулась, и на миг ей почудилось, что из облака пыли, стелившейся за ними по дороге, вот-вот вырвется тот самый эскадрон, которым командовал Никита. И, верно, та же мысль мелькнула у наполеоновских кирасир, ибо они спешно заворотили коней и понеслись прочь, в густую тень знаменитых дубрав Фонтенбло.
Похититель пробежал еще несколько шагов, простирая вперед одну руку, ибо другой придерживал ребенка, но вдруг ноги его подкосились, и он упал на колени, согнувшись, дыша так тяжело, что Ангелина расслышала его дыхание даже через храп загнанных коней. Она слетела с седла, упала, но оказалась проворнее даже Никиты и Степана: вскочила на ноги, бросилась вперед с криком:
– Юлечка! Юленька!
Похититель медленно разогнулся, поднялся на ноги, прижимая к себе плачущего ребенка. Его потное, покрытое пылью лицо было искажено странной гримасой, некой смесью угрозы и страдания, и Ангелина замерла, а с нею рядом замерли Никита и Степан.
– Да ведь это… – пробормотал Степан.
– Бог мой! – выдохнул Никита.
Ангелина молча перекрестилась.
Все трое узнали этого человека. Степан узнал того свирепого француза с обмороженным лицом, который с отрядом таких же оголтелых разбойников ворвался в охотничий домик, убил множество крестьян и едва не прикончил самого князя.
Никита узнал негодяя, который хладнокровно командовал его расстрелом… Глаза, которые видишь перед тем, как пули ударяют тебе в грудь и голову, не так просто забыть.
И Ангелина узнала эти карие маленькие глазки, этот бесформенный нос и низенький лоб, хотя думала, что увидит их снова лишь на том свете.
– Лелуп… – со стоном выдохнула она, и слезы хлынули из ее глаз. – Лелуп, умоляю!
Она протянула руки к Юленьке, которая рвалась к ней, но Лелуп отвернулся, загородил ребенка:
– Не тронь мою дочь!
* * *Его дочь? Господи милосердный! Да с чего он взял?!
Было, было с чего. Значит, мадам Жизель сказала Лелупу, что дитя – дочь Ангелины, а он не смог убить ее, потому что высчитал срок рождения и решил… решил…
– Нет, нет! – Ангелина выставила вперед ладони.
– Да! – прорычал Лелуп. – Я знаю! Да! Ты была моей женщиной, ты зачала от меня и родила мне дочь!
– Ох… – не сказал, а выдохнул Никита, и это «ох», исполненное муки, уязвило Ангелину в самое сердце. Еще мгновение – и она потеряет его, едва отыскав, еще даже не вполне поверив, что он снова с ней. И не она одна! Юленька тоже потеряет отца!
Эта мысль придала Ангелине решимости, и, схватив Никиту за руку, она подтащила его к Лелупу. Юленька, завидев мать совсем близко, рванулась с такой силой, что Лелуп невольно разжал руки, но Ангелина, метнувшись вперед, успела подхватить девочку – и разразилась счастливыми рыданиями, когда маленькие, теплые ладошки вцепились в нее, а замурзанное, заплаканное личико ткнулось в то тепленькое местечко между шеей и плечом, где Юленька засыпала почти столько вечеров, сколько прожила на этом свете.
Она-то успокоилась мгновенно, все страхи отлетели от нее, как дым под порывом ветра, но Ангелина знала: еще не все беды позади! Протянула девочку Никите. Тот на миг опешил, отшатнулся, уставился на дитя с таким ужасом, что Степан закашлялся от смеха.
Юленька, насупясь и сунув пальчик в рот, взглянула на незнакомца. Ну что ж это такое! Мама куда-то пропала, и с Юленькой был этот страшный, противный… Потом мама наконец-то нашлась, но, едва обняв, спешит передать ее какому-то… нет, этот не страшный и не противный. У него так смешно шевелятся волосы под ветром, а что это там такое?
