Луиза Мишель - Нищета. Часть первая
Анжела уступила, пробормотав, что очень благодарна, понимает, в чем тут дело, но не станет спорить.
Жеан ответил, что она может идти домой со спокойной совестью, а Мозамбик предложил отнести ее до фиакра на руках. Стоило немало труда помешать негру исполнить свое намерение.
Спускаясь по лестнице, Анжела, поддерживаемая Жеаном, снова подумала, как много добрых людей на свете. Ибо художникам не удалось ввести ее в заблуждение своими разглагольствованиями.
XLV. Похороны
К полудню Анжела вернулась домой, а в два часа погребальные дроги с телом Лизетты тронулись по направлению к кладбищу Навэ. За ними шла Мадлена, держа за руку Луизу и Софи, а Анжела, опираясь на Клару Буссони, замыкала печальное шествие.
Когда гробик выносили из дома, соседки, стоя на пороге, обменивались впечатлениями:
— Вот кому уже не придется выбиваться из сил, зарабатывая на эту собачью жизнь…
— Это сущая милость господня — прибирать детей бедняков в таком возрасте!
— Да, уж если умирать, то лучше пораньше…
— Больше всего повезло в этом мире тем, кто покинул его, едва появившись на свет.
— Их нечего жалеть; жалеть надо тех, кто остался. Мать — всегда мать; неважно, как она ею стала.
— Все-таки бедняжке Анжеле будет теперь гораздо легче.
— А как горюет Бродарша!
— Она, горемычная, не заслужила такой участи.
Разговоры продолжались до тех пор, пока дроги не достигли Итальянской площади. Там уже не знали, кого хоронят, и скромная погребальная процессия двигалась, не привлекая к себе внимания, под равнодушными взглядами толпы.
Услышав за собою чьи-то шаги, Клара обернулась и с удивлением обнаружила, что к шествию присоединились четыре молодых человека, в том числе и знакомый ей Жеан Трусбан и какой-то негр. Каждый из них держал венок из белых цветов. Они шли молча, обнажив головы.
Анжела не плакала, не могла плакать. Сердце ее было сжато точно тисками, лицо искажено, мертвенно-бледно. Ее взор был прикован к гробику. Она шла, словно томимая тягостным сном, отказываясь верить, что ее малютка — в этом ужасном ящике из желтых сосновых досок. Все это казалось ей чем-то сверхъестественным. Ведь ей и раньше уже снились такие кошмары. Нет, нет, это не может происходить наяву! Есть вещи, в которые нельзя поверить сразу. Как! Неужели это крохотное существо, занимавшее столько места в ее сердце, это дитя, чей образ, свято хранимый в душе, будил в ней столько чувств, неужели оно превратилось в окоченелый трупик и будет гнить под землей? Нет, тысячу раз нет! Эти розовые губки, столько раз целовавшие ее, не могли застыть навсегда! А детский взор, словно излучавший радость и солнечный свет! Неужели она никогда больше его не увидит?
Но неумолимая действительность убеждала Анжелу, что ее несчастье — не сон, а явь. И она задавала себе вопрос: где взять силы влачить и дальше такое существование, сносить нищету и позор? Ради кого она будет страдать? Ради кого?..
Внутренний голос, голос совести, ответил ей:
— Ради твоей матери, которая, подобно тебе, стала жертвой любви к детям; ради маленьких сестер: ты должна спасти их от постигшей тебя судьбы.
И Анжела, чей природный ум и сердце рано созрели и закалились в результате перенесенных страданий, дала себе слово, что будет жить отныне для семьи, для сестренок. Чтобы не огорчать их, она постарается умерить свою скорбь, затаить ее в глубине души…
Вот о чем думала эта шестнадцатилетняя девушка, которую зарегистрировала полиция нравов и которую любой развратник имел право увести с собой. Вот о чем думала эта «публичная женщина», с тоскою в сердце идя за гробиком той, кто был для нее дороже жизни…
Погребальная процессия подошла к кладбищу. Тут к дрогам, везшим Лизетту, присоединились и другие. Хоронили бедняков. Дроги следовали друг за другом, народу за ними шло мало. Кучера торопливо погоняли лошадей, чтобы сберечь воскресный вечер для отдыха.
За одной из траурных повозок брела большая овчарка. Кладбищенский сторож не впустил ее за ворота; но собака, видимо твердо решив исполнить свой долг до конца и сопровождать хозяина всюду, ухитрилась все же проскользнуть. Сторож с бранью догнал ее и ударами палки выпроводил за решетку. Тогда «друг человека» с достоинством улегся поодаль в задумчивой позе сфинкса. Он ждал.
— Бедное животное! — шепнул Лаперсон Трусбану. — Мне хочется избить этого мерзавца-сторожа!
— Прошу тебя не затевать скандала, мы же хороним малютку! — ответил Жеан, увлекая товарища за собой. И, чтобы успокоить его, он добавил: — На обратном пути мы возьмем с собой эту овчарку, если застанем ее здесь. Наша мастерская без собаки все равно что подсвечник без свечи. Мы выучим этого пса позировать.
— Идея! Кстати, все это — подходящая тема для картины. А? Как по-твоему? Заметил ты, какие тона? Здорово! Гроб из неструганых досок, за ним — нищенка в пестрых лохмотьях, и в тени похоронных дрог забрызганная грязью собака… О, это будет эффектно!
Кладбище было пустынно. Напоминая воздетые к небу руки, грустно торчали голые деревья, еще не покрывшиеся листвой. Длинные ряды стоящих почти вплотную друг к другу крестов с прибитыми к ним дощечками указывали места погребения несметного множества пролетариев.
Дроги подъехали к длинному рву. Это была общая могила. Общая могила, где трупы мужчин, женщин и детей, все вместе, гниют в ужасающей тесноте…
Гробик Лизетты поместили между двумя большими гробами, рядом с другим, маленьким: там еще было немного свободного места. Мадлена и ее дочери остались к этому равнодушны: бедняки привыкли, что им самим и их близким суждено сносить всевозможные оскорбления. Но молодые люди негодовали. Лаперсон с гримасой заметил удивленному негру:
— Черт побери! Это рабочий сброд, за всю жизнь не скопивший денег на покупку шести футов земли, мрет в таком количестве, что власти не знают, куда его девать. Трупы нагромождают друг на друга, наваливают горой, стремясь оставить место тем, кто может заплатить… В твоей стране этого нет! Вот наша цивилизация! Вот как чтут у нас мертвых! А ведь этим культом так хвастает буржуазная поэзия!
— Но если на кладбище не хватает места для бедняков, то почему бы не сжигать их трупы? — спросил Ролландо. — Кстати, у меня есть проект грандиозного крематория. В смысле доходов он…
— Оставь нас в покое с проектами и доходами! — разразился Жеан. — Ты меня приводишь в содрогание своими вечными расчетами. Как! Ты собираешься спекулировать на мертвецах? Взгляни лучше на эту несчастную мать! Это немая Скорбь, олицетворенное страдание! А дети? Как горько они плачут!
