Роксана Гедеон - Дыхание земли

– Па, – сказала она просяще.

Александр понимающе кивнул ей.

– Будем кататься?

– Да, будем. Мне так хочется!

Я приказала няне увести Изабеллу. Чуть позже и Вероника была отправлена спать.

– Вы просто прирожденный отец, – сказала я Александру. – У вас талант.

Он ничего не ответил на это. Чуть позже сказал:

– Жаль, что вы пришли как раз тогда, когда началась эта маленькая потасовка. За минуту до этого все было так забавно.

– Я все видела. Я довольно долго подглядывала. И я хочу поблагодарить вас, господин герцог.

– За что?

– За девочек. Я просто…

Александр резко прервал меня:

– Все это лишнее. Они и мои дочери, я их отец, они носят мою фамилию.

– Да, но вы… вы же сделали много больше, чем были обязаны.

Я хотела сказать еще что-то, но запнулась, увидев на столе портрет, брошенный лицом вниз. Он был маленький, оправленный в бронзу, на подставке. Сразу уяснив, что Александр смотрел на него, быть может, любовался им, я встревоженно подошла ближе и взяла его в руки. Мои догадки подтвердились, и сердце сжалось.

Это был портрет, о котором говорил Гариб. Молодая черноволосая женщина в белом платье и ребенок… настоящий ангел, с которого можно было бы рисовать рождественские открытки. Ребенок был девочкой – маленькой, кудрявой. О красоте матери я предпочитала не задумываться.

– Кто это? – спросила я сухо.

– Кто? Не могу сказать. Это просто портрет, и я не знаю, с кого он сделан.

Я резко повернулась к нему.

– Не знаете! Как вы можете не знать, если даже мне это известно! Это Анабелла де Круазье, ваша любовница, а это ваш ребенок… и вы, женатый человек, выставляете все это прямо на глаза жены!

Едва договорив, я уже сама себе поразилась. С чего бы это меня так прорвало? Почему мой голос звучит так обвиняюще? Разве имею я право что-либо требовать, быть недовольной? Разве не должна я быть тысячу раз благодарна ему за то, что он сделал для меня? Боже, что я о себе вообразила! Какой сварливой и неблагодарной женщиной показала я себя!

Он медленно подошел ко мне, молча взял из моих рук портрет, который, честно говоря, жег мне кожу. Потом сказал:

– Даже если это ревность, сейчас я отнюдь не польщен.

– Ах, извините, – пробормотала я. – Я не имела права. Но мне столько об этом наговорили – и отец Ансельм, и Констанс, и Гариб… Да еще я вспомнила о пистолете.

– Здесь у всех длинные языки, – сухо ответил он. – Не слушайте их.

– Ах, должна признаться, – пробормотала я удрученно, – никто не говорил о ней плохо.

– О ней? Об Анабелле?

– Да. Я понимаю, я вмешалась в то, что меня не каса…

Он сжал зубы.

– Нет, вас теперь касается все, даже мое прошлое. Вы имеете право. Тем более, что у вас нет причин ни для ревности, ни для беспокойства…

– Но вы же дорожите этим портретом и…

– Они давно мертвы.

Я даже отшатнулась – настолько ледяным тоном это было сказано. Я сразу поняла, что этой холодностью он прикрывает свои истинные чувства, всю боль утраты…

– Они обе мертвы, сударыня. И история эта уже вся в прошлом. Хотя, впрочем, и тогда она была настолько краткой, что никому не внушила бы беспокойства.

– Как… и эта девочка? – пробормотала я, уже постигая всю меру своей бестактности.

– Это моя дочь, – отрывисто пояснил он. – Вы правильно догадались. Это Мари Клер. Сейчас ей было бы уже шестнадцать.

– Было бы?

– Ее казнили во время террора. Ее и Анабеллу – обеих. Они жили в Нанте, там свирепствовал Каррье. Я узнал об этом, когда вернулся из Индии.

– Но сколько же ей было лет?

– Около четырнадцати.

Воцарилось молчание. Да, подумала я, она подпадала под закон о подозрительных. Тогда казнили даже детей. Аврора, можно сказать, спаслась почти чудом…

– Я удовлетворю ваше любопытство, – холодно произнес он. – С Анабеллой мы были почти родственники. Она приходилась какой-то там далекой кузиной моей матери. Ее воспитали на наши средства, потом устроили камеристкой к Марии Антуанетте. Моя мать познакомила нас. Конечно, она ничего дурного не имела в виду. И никаких планов тоже не строила. А я тогда даже среди безнравственного версальского общества выделялся.

– Чем?

– Своей безграничной безнравственностью. Мне было двадцать лет, а я еще и понятия не имел о том, что такое первая любовь, о которой трещат поэты. Я занимался тем, что набирался опыта и коллекционировал своих любовниц.

– А в нее вы влюбились? В Анабеллу?

– Нет. Она привлекла меня. Ее целомудрие обещало долгую борьбу и сопротивление, а это придавало мне азарта. Я делал все, что делают в таких случаях, я использовал все приемы соблазнения, но добился совершенно неожиданного результата.

Я напряженно молчала. Он продолжил:

– Она, вместо того чтобы просто сдаться, вдруг влюбилась в меня так искренне и верно, что я был ошеломлен, когда понял это. Ну не все же во мне было плохое. У меня пропала охота совершать в отношении мадемуазель де Круазье бесчестные поступки, я решил пощадить ее. Я даже сказал ей об этом. Но вместо того, чтобы прийти в ужас и отшатнуться, она сказала, что не желает никакой пощады. А когда такая прелестная юная девушка, какой была Анабелла, сама заявляет, что позволяет тебе все, такому юноше, каким был я тогда, трудно устоять.

– И вы не устояли.

– Да. Мы совсем немного были вместе – месяц или два. Потом все произошло молниеносно. Ее беременность, разговоры, проблемы, слезы… Закончилось тем, что она вышла замуж, – кстати, довольно удачно, а я уехал в Индию, чтобы проверить, способен ли я на что-то еще… помимо любовных похождений.

– Я знала Марию Антуанетту, сударь. Она не любила, когда подобное происходило с ее камеристками. Вам, вероятно, досталось?

– Да, скандал был большой. Все почему-то сразу обо всем узнали. Все сочувствовали Анабелле. Было время, когда отец считал, что мне даже трудно будет найти новую невесту – прежняя мне уже не подходила, и помолвка была разорвана. И тогда я решил положить конец всем этим пересудам. Меня пятнадцать лет не было во Франции, а за это время здесь произошло такое, что о моих прегрешениях все забыли.

Я осторожно спросила:

– Вы не хотели жениться на ней?

– Нет.

– И вы считаете, что сделали ошибку?

– Нет, – сказал он спокойно. – Я, даже если бы мне пришлось пережить все это вторично, не женился бы на Анабелле.

– Но почему? Ведь по вашему лицу, по вашей боли видно, что вы любили ее!

– Она не подходила мне, мадам. Совсем не подходила. Она была много ниже по происхождению. На таких не женятся – по крайней мере, мы, дю Шатлэ.

Подобная бескомпромиссность заставила меня вспомнить об отце. Да, недаром мне казалось, что они в чем-то похожи.