Розалинда Лейкер - Платье от Фортуни
Мальчик кивнул, подавив еще один тяжелый вздох, и обхватил мать руками за талию. Она прижала сына к себе. Когда-нибудь, когда мальчик вырастет и будет способен понять ее, Жюльетт расскажет правду, кто был его настоящий отец. Возможно, он даже вспомнит тот день, когда с причала махал рукой мужчине на пароходе. Жюльетт по себе знала, из какого отдаленного прошлого могут всплывать воспоминания. Она помнила кое-что, что случилось, когда ей было всего два года. И если его внешность не изменится, она сможет сказать сыну, как он похож на Николая Карсавина.
* * *В 1920 году Фортуни открыл отделение фирмы с магазином одежды и тканей в Париже, неподалеку от здания, в котором когда-то располагалось ателье Ландель на улице Пьер Каррон, там, где Николай впервые встретил Жюльетт. Совпадение показалось неслучайным, Жюльетт ожидала, что Фортуни в мгновение ока покорит Париж. Ведь рост числа заказов на туалеты с маркой его ателье был поистине феноменальным.
До войны Фортуни даже отдаленно не мог соперничать с популярностью парижских ателье haute couture. Его продукция, в том числе и ткани, могли нравиться только тем, кто был способен подняться над банальными вкусами толпы. И вот, вскоре после окончания войны, словно какой-то таинственный мировой заговор заставил женщин многих стран обратить взор в сторону Палаццо Орфей. Возможно, те из них, кто приобрел туалеты в Венеции в предвоенные годы, расхваливали их повсюду, заявляя, что эти платья существуют вне времени и вне моды, капризы которой совершенно не властны над ними. Их с одинаковым блеском можно было носить и в 1913 и в 1920 году. Более того, в послевоенные годы платья казались еще более модными, более привлекательными. Другие, вероятно, вспоминали грациозные линии одежд, увиденных на знакомых или на демонстрациях мод, или в модных журналах. Это заставило мечтать, что когда-нибудь настанет день, и они наденут чудесные испано-венецианские туалеты.
Каковы бы ни были причины, но женщины повсеместно заговорили об одежде от Фортуни, даже те, кто ее никогда не видел. Спрос на туалеты возрос невероятно, захлестнув ателье и магазины, подобно приливной волне, несмотря на то, что Фортуни, как и в свое время Марко, пришлось столкнуться с немыслимым ростом цен на импортируемый из Лиона бархат на шелковой основе. Он не мог сейчас продавать товар так же дешево, как делал в прошлом.
Многие женщины все еще предпочитали дельфийское платье, но появились и новые вариации этого стиля. Ведь возможности Фортуни в окраске тканей расширялись, достигая новых высот. Он никогда не переставал экспериментировать. Некоторые из туалетов были с длинными рукавами, мягко облегавшими руку, но большинство – без рукавов, прямые. Они создавали впечатление туник из-за краев, свисающих на уровне бедра, или благодаря складкам спереди и сзади. На других была перекрестная перевязь на корсаже, подобная той, которую носили женщины Древней Греции, подчеркивая очертания груди. Ни одна женщина, обладающая вкусом, не могла устоять перед подобными туалетами.
Очень скоро стало модным среди актрис театра и кино, титулованных особ и других дам, располагавших средствами, позировать в платьях от Фортуни для портретов. Многие молодые женщины избирали в качестве свадебных плиссированные серебристо-белые, обычно облегающие шелковые туалеты, дополнявшиеся простыми классическими вуалетками и столь же неприхотливыми и одновременно изящными лентами, которые, по требованию моды, обязательно должны были спадать на лоб. Редакторы журналов мод направляли корреспондентов из Парижа, Лондона, Милана и Нью-Йорка взять интервью у Фортуни и сделать фотографии. Журнал, опубликовавший в свое время фотографию, послужившую причиной краткой встречи Жюльетт и Николая в Венеции, вновь воспроизвел снимок, не без хвастовства заявив, что редакция еще несколько лет назад предвидела огромный международный успех Фортуни задолго до всех остальных журналов мод.
На этот раз дети Жюльетт с удивлением разглядывали фотографию матери в дельфийском платье, которое никогда не видели.
К концу года в России закончилась кровавая гражданская война, победу в которой одержала Красная армия, и все те, кто был связан с Белой армией, оказались в положении беженцев, затопивших буквально весь мир. Девять миллионов пало на фронтах Первой мировой войны, и невозможно было подсчитать число погибших, включая англичан и французов, пытавшихся вместе с Белой армией спасти Россию, оставив на ее бескрайних полях свои надежды и жизнь. Все вместе складывалось в немыслимо жуткую статистику войны – апофеоз смерти.
* * *Радостным событием следующего лета стал для Жюльетт визит Габриэлы и ее нового мужа Гарри Скотт-Монкриффа. Они проводили в Венеции медовый месяц. Дочь Габриэлы Элизабет осталась дома с матерью Дерека, та безумно любила ребенка своего погибшего сына. Гарри был гораздо старше Дерека, тоже прошел войну и имел награды. В нем было много от английского сельского помещика, поколения его семьи жили в старинном особняке в Сассексе, ставшем новым домом для Габриэлы. Жюльетт заметила, что Гарри окружил жену подчеркнутой заботой – она всегда вызывала в мужчинах желание защитить себя. За будущее подруги можно было не беспокоиться. Жюльетт очень хотела, чтоб приехала Люсиль, но период путешествий для той закончился. Она больше не могла покинуть Родольфа, который в преклонные годы стал очень зависеть от жены. Что касается Денизы, то единственное, в чем заключалось их общение, – это изредка получаемые Жюльетт открытки. Сестра присылала их из Монте-Карло и других курортов, где обычно развлекаются богатые люди.
Одна такая открытка, посланная из Лондона и сообщавшая, что Дениза и Жак побывали на скачках в Аскоте и на регате Хенли, пришла в то утро, когда Жюльетт направлялась осмотреть новую фабрику. Фортуни открыл ее на территории заброшенного монастыря на близлежащем острове Гвидекка. Его имя сияло яркими крупными буквами над входом в здание.
Жюльетт позвонила, и у нее возникло ощущение: Фортуни собирается предложить ей работу на фабрике, чтобы немного отвлечься от работы продавщицы, ведь она была ею вот уже почти два года. Когда Жюльетт вошла, Фортуни стоял в коридоре, беседуя с одним из сотрудников. Увидев Жюльетт, он улыбнулся и кивнул.
– Жюльетт, после осмотра фабрики загляните ко мне. Мы вместе вернемся в город.
На фабрике ее интересовало все. В больших, наполненных свежим воздухом залах с окнами, выходящими на лагуну, рабочие уже начали использовать механизмы, изобретенные самим Фортуни для воплощения его идей на египетском хлопке, оказавшимся неожиданно удобным для целей великого модельера. Эта цель – расширение ассортимента за счет удешевления материалов, но без снижения качества продукции. Жюльетт задумалась, в какой цех ей предложит поступить Фортуни, и решила: вероятно, в цех ручной росписи тканей.
