Анн Голон - Анжелика в Квебеке
Забавно было видеть, как мессир Кот, забравшись на верхушку балдахина, щурит глаза с проникновенным видом, когда в некоторых местах книги голос чтицы трепетал от волнения, а собака с мечтательным видом лежала у ног англичанки — и они обе иногда глубоко вздыхали Все спрашивали себя, что пленница из Новой Англии могла понимать в любовных интригах и витиеватых речах этих герцогов и принцесс Франции, которые не переставали задавать вопросы, стонать, плакать и умирать и проходили как тени в своих великолепных нарядах по апартаментам Лувра на берегу Сены и замков на Луаре, где был Двор одного из последних королей из рода Валуа, Генриха II.
Беранжер-Эме де ла Водьер с самого начала усердно посещала вечера чтения у мадемуазель д'Уредан. Надеялась ли она встретить там де Пейрака? Иметь возможность как бы случайно встретить его там? Думала ли она, что когда-нибудь Анжелика пригласит ее к себе, и она сможет войти в этот дом, порхать там, наблюдая за всем — и все это с какой целью? Общество не знало, что и думать об этом. Некоторые утверждали, что она — ребенок, не отдающий себе отчета в своих действиях, другие — что она очень хитра.
Анжелике было неприятно думать, что за ее спиной многие кумушки шептались, что на ее месте они бы поопасались.
Присутствие этой женщины портило ей эти приятные вечера, когда продолжался рассказ о роковой любви мадам де Клев к герцогу де Немуру. При описании смерти мадам де Шартр, матери мадам де Клев, Беранжер разрыдалась.
— О, как я тоскую по моей матери! — простонала она. — Это изгнание продолжается слишком долго… Больше девяти месяцев без писем, я не знаю, что с ней, и не могу ей доверить свои огорчения.
— Делайте как я, — пишите, — посоветовала ей Клео.
— Нет, нет! Какой смысл писать призраку? Может быть, и она уже умерла! О, я не могу это вынести! Я хочу увидеть мою мать, ах, ах.
Слезы полились потоком и перешли в рыдания. Ее окружили, пытались успокоить. Мадам де Меллуаз уговаривала Анжелику отвести Беранжер в свой дом напротив и дать ей что-нибудь выпить.
Анжелика не стала разыгрывать сестру милосердия. Она сделала вид, что не понимает. Слезы Беранжер ее не растрогали. Эта женщина пользовалась каждым случаем, чтобы разыграть комедию. «Лучше всего мадам де ла Водьер утешит ее красивый и очаровательный муж, — объявила она, упирая на слово „очаровательный“. Ее надо проводить в Нижний город, где их дом».
— Я провожу ее, — решил Виль д'Аврэй.
Гости мадемуазель д'Уредан после того, как Беранжер ушла, согбенная под тяжестью своей печали, а маркиз нежно ее поддерживал, решили, что он будет значительно более действенным утешителем, чем ее муж.
В начале года, кроме непрерывных визитов, которые все наносили друг другу, в замке Монтиньи задавали балы, музицировали, давали театральные представления с последующим ужином.
Сохранялась парижская привычка выходить вечером на улицу в маске. Поскольку маски были из шелка или бархата, это имело то преимущество, что предохраняло лицо от частых сильных холодов Несмотря на празднества, много работали. Два английских пленных ежедневно приходили из становища гуронов к мадам де Меркувиль обучать ее, как окрашивать шелк и лен. Но вдова-индианка, которая была хозяйкой и любовницей одного из них — на что она имела полное право, ибо он заменял ей слугу, сына и мужа, погибших в бою, стала опасаться этих визитов, на которые она согласилась по просьбе интенданта и губернатора.
Она явилась сама, торжественно, чтобы посмотреть, как выглядит мадам де Меркувиль, и, найдя ее привлекательной, устроила целую историю. Она очень держалась за своего Джона, эта вдова! Ей нравился этот пуританский земледелец из Массачусетса, он упорно работал и не избегал любовных утех. Хотя и менее предприимчивый в этом отношении, чем французы, он все же проявлял, как и все европейцы, интерес к этому, что нравилось индейским женщинам, в то время как их воины слишком часто берегли свои силы для того, чтобы быстрее бегать, лучше сражаться, более мужественно выносить пытку, если им придется попасть в руки врагов.
Она поспешно увела назад своего английского пленника в Лоретту, и мадам де Меркувиль пришлось удовольствоваться другим, молодым рыжим парнем, почти превратившимся в индейца, но который помнил то, чему учил его отец, ремесленник из Салага.
Интендант Карлон мобилизовывал людей, чтобы отнести ткацкие станки в различные дома, где женщины должны были начать работать. Это были тяжелые, легко ломающиеся, громоздкие приспособления, но колония должна была сама себя снабжать. Очень важно иметь холсты, материи. Ввозить их стоило очень дорого. И, кроме того, женщины не должны были оставаться без работы.
Хотя Анжелика очень любила свой Верхний город, его салоны, церкви, монастыри, тем не менее она ежедневно спускалась в Нижний город, в «Корабль Франции», туда, где воспоминания не были такими утонченными, как о дворце «Веселого познания», но принадлежали только ей.
Было замечено следующее. Молодой Кантор де Пейрак, этот серьезный юноша, красивый как ангел, но выражение лица которого напоминало иногда Анжелике несколько мрачные лица молодых людей Сансе де Монтелу, ее братьев: Жоселина, Гонтрана и Дениса, смеялся и весело разговаривал только с мадам Гонфарель, хозяйкой «Корабля Франции».
Однажды, когда он пришел в гостиницу с несколькими друзьями и офицерами из рекрутов де Пейрака, любезная хозяйка, слегка пьяная, сказала ему:
— Привет, малыш. Вы меня не знаете, а я вас знаю и очень давно. Я почти что кормила вас грудью.
Кантор расхохотался. Он встал со скамьи с восхищенным видом и, обняв ее, расцеловал в обе щеки.
— Он меня узнал! — сообщила взволнованная Полька Анжелике, когда ее увидела. — Думай, что хочешь! Он меня узнал! Он вспомнил меня, как я бежала до Шарантона, чтобы отнять его у цыган. Ты знаешь, малыши смотрят и ничего не говорят. Но они помнят.
В самом деле, Кантор часто возвращался в «Корабль Франции» и всегда был весел и любезен с Жаниной Гонфарель. Эта веселость, ему несвойственная, преображала его, придавала блеск его зеленым глазам, сообщала ему такую живую красоту его матери.
— А я бы много дала за этого красивого малыша! — признавалась Полька Анжелике, находясь под влиянием вина.
— Знаешь что, я чувствую такую кровосмесительную любовь кормилицы…
— Но ты никогда не была его кормилицей! — протестовала Анжелика. — Никто не выкармливал Кантора. Даже я. Он был вскормлен из соски.
Теперь Флоримону и Кантору де Пейракам было — одному девятнадцать, а другому семнадцать лет. Они были поселенцами Канады, красивые, сильные, здоровые и, по-видимому, счастливые, хотя и прошли столько, по слухам, «случайностей».
