Рябиновый берег - Элеонора Гильм
Толкнула дверь, а та и не подумала открыться.
– Ах ты, запер, значит? – пробормотала она, не думая, что говорит вслух. – Да что ж это!
Меж дверью и косяком оказалась малая щель, и Нютка разглядела, что закрыли ее на железную петлю.
– Ух тебя, злыдень!
Нютка размотала платок, кинула на пол овчину, села на лавку. Бычий пузырь, вставленный в узкое оконце, не давал разглядеть, что там, во дворе. Но увидела лишь темно-синее небо и звезды, моргавшие Нютке.
– Выберусь я, тебе назло. – И Нютка принялась шарить в Басурмановом мешке, по клети в поисках чего-то пригодного. – Ух ты!
Возле светца горкой лежали лучины, наструганные про запас. Вытянула одну – короткая, вторую – занозистая, третью – корявая. Перебрала все да нашла тонкую, длинную, какую надо.
– Убегу, – повторяла Нютка, пытаясь поддеть ту петлю. Лучина срывалась, расщеплялась на волоконца, вредничала, да всякое упорство вознаграждается.
Раз, другой, третий – и петля со скрипом подалась, полезла вверх, вылезла из крюка. Нютка была свободна!
Она забегала, засуетилась, вытащила из кучи двух соболей и сунула себе за пазуху. Теперь не вспоминала она про свои надежды на Басурмана, на его честь и совесть. «Бежать», – твердило ей звериное чутье.
Скрипнула дверь, неохотно выпуская узницу. Темные сени, да темней некуда. Узкая лестница, от каждого шага ходуном ходит. Бегом по ступенькам – и вниз, где булькает на печке варево, где людей много и шума.
– Ты чего тут ходишь? – Кто-то схватил ее за руку, и Нютка, вздрогнув, понеслась прочь со двора.
Дальше, дальше, билось в ней, а кто-то неясный, страшный, бежал след во след, сопел прямо в затылок. Нютка свернула в узкий проулок, заметалась между заборами и поняла: дальше ходу нет.
– Ты чего бегаешь от меня? Бояться нечего.
Пришлось повернуться к тому, кто внушил ей такой ужас.
И правда, преследователь оказался обычным отроком. Сверстник иль на год-два постарше. Ростом пониже Нютки, неровно стриженные лохмы, добрый, немного растерянный взгляд, латаный-перелатаный охабень с чужого плеча, колпак с беличьей оторочкой.
– Ты кто? Чего за мной бегаешь? – спросила она дерзко. Ей ли не уметь после всего пережитого.
– Ты не бойся меня.
– И не подумаю.
– Семеном меня звать. Я здесь в постоялом дворе на услужении. Зима холодная – здесь ее пережидаю.
– А потом что?
– По деревням пойду.
– Зачем?
– Шубы шить.
– Шубы? – Нютке таким странным показалось, что щуплый отрок занимается таким серьезным делом, как шитье шуб, что она хихикнула в ладошку.
– А чего не веришь? Я хорошо шью, уж два года. Как из дому ушел… – Семен замялся.
– Ты из дому ушел? – Нютка сразу вспомнила свое, горемычное, то у тетки, то у злыдней, и громко шмыгнула. – А чего ушел?
– За правдой, за Божьей правдой.
И почему-то больше ничего спрашивать не хотелось.
– А ты зря по городу ходишь. Здесь мало… – Он замялся, не зная, как выразить то, что оказалось на языке. – Мало здесь девок. Оттого мужики… зло творят. Ты лучше на постоялый двор возвращайся, там спокойней. У хозяина пищаль есть.
– А я дочка Степана Строганова. Украли меня, – наконец сказала Нютка с надеждой. – Гляди, соболя есть. – Она полезла за пазуху, и Семен стыдливо отвел глаза. – И там, в клети, еще, много. Поможешь?
Всю дорогу до постоялого двора она рассказывала Семену про родителей, свои невзгоды, злыдней и щедрую награду. Отрок, доведя ее до клети, обещал поведать служилому, коему шил кунью шапку, про Сусанну, строгановскую дочь. А на прощание перекрестил и молвил: «Все в руках Божьих». Нютка почему-то сразу поняла, что ничего не выйдет.
И смиренно слушала, как закрылась петля на двери, положила под голову соболей, забылась тревожным сном.
Поспать долго ей не удалось. Явился Басурман, сказал зло: «Сбежать хотела?», велел одеваться, взять узел с вещами и идти вслед за ним в верхотурскую ночь.
* * *
Она спотыкалась на каждом шагу, все не могла проснуться.
Басурман прикрикивал, велел поторапливаться, «а то как дохлая тащишься». Потом понял, ничего от Нютки не добиться, взял ее за локоть, тянул за собой. Горели масляные светочи, во дворе было навалено невесть чего, пахло прокисшим зерном.
Изба была темной и грязной. По углам шептались несколько мужиков, а как зашла Нютка, сразу замолчали и принялись глядеть так, что захотелось убежать.
Басурман подвел ее к столу, где, сгорбившись, сидел кто-то темный и неясный. Лицо пряталось во мраке, видно было, что мужик огромен и угрюм.
– Гляди, привел, – сказал Басурман и громко закашлялся. Локоть Нюткин он и не думал отпускать.
Темная груда заворочалась, стало ясно, что мужик то ли спал, то ли отдыхал, упавши на стол.
– Ежели берешь, плати, сколько надо.
К столу подбежала собака, завиляла хвостом, гавкнула тихонько, просительно.
– Пошла прочь! – недовольно сказал Басурман и пнул ее так, что несчастная псина отлетела к двери.
Повисло неясное молчание. Мужик, видно, разглядывал Нютку, а она и не смела головы поднять. Ужели из одного плена в другой перейдет?
– Смилуйся, смилуйся надо мной. – Нютка сама не поняла, откуда взялись слова и слезы ручьем.
Она упала на грязный, заплеванный пол, заголосила, закричала о том, что отпустить ее надобно, ежели сердце есть – у Басурмана, у того, кто решил купить девку, будто не человек она, у шептавшихся по углам.
Да как разжалобить мужиков с сердцами, что тверже камня?
Глава 2
Супротив воли
1. Купили
Она плелась за мужиком: синий выцветший кафтан, широкие плечи, русый затылок, тяжелая поступь.
У-у-у, ирод. Так бы и плюнула! Подпрыгнула и плюнула в темечко!
Ужели православный сотворит такое? Грех, да немалый. Как можно-то? За горстку монет человека купить. Нютка уже открыла рот, чтобы сказать: «Пусти меня, пусти, Синяя Спина. Отец мой богат, золотом да серебром осыплет», но мужик обернулся. И все слова застряли у нее в горле.
Будто не человек – чудище, что похитило царевну да унесло за тридевять земель.
«Мамушка, милая, забери меня отсюда!» Нютка всхлипнула, споткнулась и, растеряв всю прыть, полетела вперед, нацелившись носом прямо на деревянную мостовую, кое-как чищенную от снега и льда.
– Вставай, – приказал Синяя Спина, и, видя, что Нютка и не пытается подняться, схватил ее под мышки, безо всякого трепета потянул, поставил на ноги, и, не бросив лишнего взгляда, пошел впереди, буркнув что-то вроде: «Под ноги смотри».
Ее продали – уроду, страшилищу!
Злому – о взгляд
