Елена Арсеньева - Девушка с аккордеоном (Княжна Мария Васильчикова)
Разумеется, Адам уже был готов к смерти.
Их всех пытали, и многие не выдерживали пыток, называли все новые имена заговорщиков. Одной из самых страшных пыток было знать, что арестованы близкие. Клариту фон Тротт, жену Адама, арестовали. Неважно было, что супруги жили врозь, неважно, что редко виделись! Арестовали и Мелани Бисмарк. Она была беременна, у нее случился выкидыш.
«Приехала в Берлин сегодня рано утром (ездила на несколько дней к сестре) и сразу пошла к Марии Герсдорф, — записывала Мисси. — Я спросила ее, какие новости.
Она взглянула на меня в изумлении. «Так ты не знаешь? Адам и многие другие были приговорены к смерти и повешены в прошлую пятницу!» Я сейчас же позвонила Лоремари Шенбург, но она не могла выговорить ни слова, сказала лишь, что немедленно приедет.
Пришла Лоремари, мы сидели на ступеньках и невидящими глазами смотрели на окружающие развалины. Она парализована происшедшим. Однако она не уверена, что Адама действительно повесили. Ходит слух, что он единственный, чью казнь отложили».
Приятель Лоремари каким-то чудом попал на процесс Адама фон Тротта, Ханса Бернда фон Хафтена (старшего брата Вернера, адъютанта Шелленберга) и других. Лоремари ждала снаружи в машине. Когда Тони вышел, он не выдержал и заплакал, понимая, что видел этих людей в последний раз.
Все обвиняемые признали, что хотели убить Гитлера. Хафтен сказал, что если бы он мог, то попытался бы сделать это снова. Адам говорил, что хотел положить конец войне, и признал, что вел за границей переговоры с представителями враждебных держав.
Мисси вспомнила, как при их последней встрече Адам сказал, что будет все отрицать, для того чтобы выпутаться и начать все снова. Видимо, доказательства их вины были неопровержимы.
Она добрела до здания министерства и поднялась к сослуживцам и друзьям Адама, которые не состояли в числе заговорщиков, хотя и разделяли его убеждения. Оказалось, что они установили связь с одним из полицейских, который присутствует при казнях, и тот уверял, что Адам еще жив, но все остальные мертвы.
Итак, фон Тротта пока оставили в живых — видимо, из него надеялись вытянуть еще какие-то показания. То есть ему предстояли новые пытки. Представив это, Мисси вдруг подумала, что теперь она желает своему любимому скорейшей смерти, которая более милосердна.
Об этом она непрерывно размышляла долгими ночами, когда не могла спать и бесконечно упражнялась на аккордеоне, вспоминая старые любимые танго, пытаясь научиться играть вслепую, одурманивая себя музыкой, чтобы избавиться от кошмаров, которые не отступали от нее ни на минуту.
Она худела не по дням, а по часам, чувствуя себя плохо, как никогда. Впрочем, думать о своем здоровье, о своей жизни ей было просто совестно. Она думала о смерти Адама.
О его неминуемой смерти…
Однако Мисси ошибалась, думая, что казнь заговорщиков спасает их от мучений.
Было сделано все, чтобы продлить их!
Поскольку в Германии не было виселиц (обычно казнили путем отсечения головы), то к железной балке, имевшейся в потолке камеры для казней тюрьмы Плетцензее, прикрепили обыкновенные крюки для подвешивания мясных туш. Казни снимали на пленку; освещая камеру софитами. На них присутствовали главный прокурор рейха, несколько охранников, два кинооператора и палач с двумя помощниками. На столе стояла бутылка коньяка — для зрителей. Осужденных вводили по одному, — палачи надевали им на шею узел (Гитлер распорядился заменить веревку фортепьянной струной, чтобы смерть наступила не от перелома шеи, а от медленного удушения), и пока они бились в судорогах (некоторые целых двадцать минут!), а кинокамеры стрекотали, палач, известный своим циничным юмором, отпускал непристойные шуточки. Потом пленку доставляли в ставку Гитлера, чтобы тот мог потешить себя. Зато один из кинооператоров сошел с ума…
Когда Мисси узнала о том, что предстоит Адаму, она и сама словно бы сошла на какое-то время с ума. Во всяком случае, очередная запись в ее дневнике свидетельствует, что человек в здравом рассудке не мог совершить того, что совершила она:
«Среда, 23 августа.
Я пойду на все, чтобы выцарапать Адама и Готфрида, и графа Шуленбурга тоже, если получится. Просто невозможно больше вести такое пассивное существование, покорно ожидая, пока упадет секира. Теперь, когда арестовывают родных и даже друзей заговорщиков, многие так напуганы, что достаточно упомянуть при них чье-то имя, и они отводят глаза. Я решила испробовать новый подход: я попытаюсь добраться до Геббельса. Лоремари, тоже считает, что через Геббельса можно кое-чего добиться, хотя бы уже потому, что он умен и, должно быть, понимает безрассудство всех этих казней.
Четверг, 24 августа…
Сегодня утром я позвонила Дженни Джуго[3]. Когда я ее молила о немедленной встрече, она встревожилась. Я приехала… на студию… Дженни я застала в момент съемки, с молодым человеком у дог, он страстно приник к ее коленям. К счастью, эпизод снимался недолго, вскоре она прошла к себе переодеться. Костюмершу она отослала, чтобы мы могли поговорить, но и после этого мы разговаривали только шепотом.
Я сказала, что мне нужно видеть Геббельса и что она должна устроить мне встречу с ним. Она ответила, что если это абсолютно необходимо, то она, конечно, это сделает, но сама она с ним в ссоре и не встречалась уже два года. «А что, неприятности у Татьяны или у Пауля Меттерниха?» — «Не у них», — сказала я. Она облегченно вздохнула. «У моего начальника». Я объяснила, что его приговорили к смерти, но мы подозреваем, что он еще жив, и надо действовать быстро. В конце концов, Геббельс был героем дня — это ведь он подавил восстание! Я скажу ему, что Германия не может позволить себе терять так много исключительно одаренных людей, которые могли бы принести стране столько пользы, и так да-» лее. Дженни спокойно выслушала все это, а потом повела меня в сад. Там она взорвалась: моя идея — полное безумие! Геббельс — абсолютный мерзавец, он не станет помогать кому бы то ни было. Ничто не заставит его и пальцем пошевелить ни для кого из них. Она сказала, что это жестокий, порочный садистишка, что его ненависть ко всем замешанным в покушении на Гитлера просто невероятна, что у него утробное отвращение ко всему, за что они стоят, что он самый последний подонок и что если я хотя бы мимоходом попадусь ему на глаза, то окажется втянутой вся семья… Она умоляла меня отказаться от этой затеи и добавила, что студия кишит стукачами Геббельса, которые вынюхивают потенциальных изменников среди актеров… У нее самой прослушивается телефон, она каждый раз слышит щелчок. Целуя меня на прощанье, она сказала мне на ухо, что если кто-нибудь спросит о цели моего приезда, то она объяснит, что я хотела сниматься.
