Лаура Кинсейл - Летняя луна
Рансом обнял ладонями ее лицо и начал двигаться мягкими толчками. Это было как солнце, мягкость травы и летний бриз, потом толчки ускорились, как будто сгущалась буря и в резких порывах ветра застучал суровый ливень. Мерлин полностью отдалась ему: так раскинувший крылья буревестник свободно парит в необузданных объятиях шторма. Она как будто раскачивалась в его власти, и эта сила вознесла ее в сияющие голубые высоты – так высоко, что едва можно было дышать. Затем еще выше, через напряжение и жажду, пока все вокруг не залилось светом, как от взорвавшейся молнии, – и Мерлин громко вскрикнула от наслаждения и боли. Она вцепилась в его тело, как будто боялась упасть, спускаясь на землю через сияющие тучи. Рансом нежно притянул ее к себе, шепча слова любви и утешения, тяжелым дыханием согревая ее щеку.
– Мерлин, – простонал он, – мне никогда не было так хорошо. Я думаю… – он беззвучно сглотнул, – ты скажешь, что это невозможно… Боже, так действительно не бывает, но, по-моему, я люблю тебя. – Рансом гладил ее, нежно целовал лицо. – Я люблю тебя, Мерлин. Ты мне веришь?
В его голосе слышалось такое смятение, такая неожиданная теплота. Мерлин открыла глаза и постаралась сосредоточиться на вопросе.
– Конечно, – пробормотала она, надеясь с помощью быстрого согласия уйти от настойчивых расспросов. Мерлин попыталась прикрыть ноги юбкой, но он перехватил ее руку.
– Не надо, – сказал он. – Ты такая красивая. Не нужно меня стесняться. – Он пробежал пальцами по гладкой и чуть влажной коже ее бедра: – Тебе понравилось, Мерлин? Я сумел порадовать тебя?
Девушка просто кивнула в ответ, даже не осознав смысл вопроса. Рансом взял ее руку и притянул к своим бедрам.
– А мне с тобой было замечательно! Ты чувствуешь? Боже мой, я уже хочу тебя снова. Мерлин, милая Мерлин… я хочу тебя, я хочу тебя всю. Я хочу, чтобы все твои мысли были только обо мне.
– Но как же мое крыло…
– К дьяволу твое крыло! – Хлопковая блуза треснула, когда он наполовину обнажил ее плечо и поцеловал мягкую кожу подмышки. – Боже мой, какая ты чудесная!
– А вы разве не хотите снять сапоги? – робко спросила Мерлин. – Таддеус будет в ярости, если вы запачкаете покрывало.
Рансом поднял глаза и расхохотался.
– Я не переодевался перед ужином, так почему я должен переодеваться перед десертом? – Он снова прижался к ней. – Кроме того, у его светлости герцога Деймерелла никогда не бывает грязи на сапогах.
– Ох, – судорожно выдохнула Мерлин, почувствовав, как его твердая плоть снова вошла в нее, погрузившись на всю длину за один гладкий толчок. Руками он проскользнул под ягодицы и приподнял ее навстречу себе.
Тело Мерлин откликнулось волной возбуждения. Теперь она уже знала, чего ожидать, знала, куда ведет нарастающий ритм. Это было удивительное открытие, не менее изумительное, чем все другие открытия в ее жизни. Отдавшись этому чуду, Мерлин забыла стеснение, забыла о конструкции крыла и вообще обо всем на свете. Рансом целовал ее, и она целовала его в ответ. Его руки крепко сжали ее и увлекли за собой, когда он перевернулся на спину.
На этот раз все продолжалось дольше. Намного. Он стянул с нее блузу и сорочку и гладил ее плечи, шею, грудь… Мерлин трепетала. Она с трудом, неуклюже расстегнула пуговицы его рубашки, развязала галстук и обнажила гладкие, мускулистые шею и грудь. В сгустившихся сумерках увлажненная потом кожа казалась мраморной.
Искры возбуждения разбежались по всему телу и сгустились внизу ее живота. Неожиданно Рансом крепко прижал ее к себе и перевернул, снова подмяв под себя. Он снова и снова прерывистым шепотом повторял ее имя, и вдруг это слово перешло в низкий стон, его пальцы стиснули ее плечи, и он упал лицом в ее волосы.
Мерлин испуганно подумала, а вдруг от этого можно умереть, если легкие так и не смогут восстановить дыхание и восхитительная агония сожжет ее дотла. Но нет, после вспышки молнии и чувства падения она осталась жива, и спустя мгновение ощутила толчок его плоти, долгий и судорожный, и услышала, как Рансом застонал от восторга.
Он обнимал Мерлин и испытывал необычное чувство – смотрел на себя как бы со стороны. Мужчина и женщина, лежащие на кровати в сгущающейся тьме. Он знал, что удовлетворен, даже счастлив – так сильны были эмоции, только что захлестнувшие его. Он чувствовал, что ему приятно ощущать рядом ее спокойное дыхание.
Однако дневной свет угас, и вместе с ним Рансома покинули иллюзии. Он взял женщину, которая ему не принадлежала. Он только что нарушил все принципы приличия и чести, которых придерживался всю жизнь. Наслаждение обернулось нестерпимым отчаянием. Рансом ненавидел себя.
– Нет, – простонал он. Преступление уже свершилось, и преступник он сам. Это сделал он – человек, который должен был ее защищать. Его долг, его моральные обязательства, его честь как джентльмена…
Мерлина повернулась к нему, и в полумраке он разглядел, что она улыбается. Рансома охватило такое раскаяние, что хотелось завыть. Он уткнулся лицом в подушку и до боли сжал голову ладонями, чтобы хоть как-то сдержать стон отчаяния.
– Мистер герцог, – прошептала Мерлин, тронув его за руку. Не в силах справиться с голосом, он лишь промычал в ответ. – Мистер герцог, – сказала она немного громче. – Конечно, я нечасто выхожу из дому, но я никогда не встречала такого, как вы.
И тут Рансом рассмеялся. Он так хохотал, что кровать под ним заходила ходуном. Мерлин села и безрезультатно попыталась его успокоить, похлопывая по спине и нараспев повторяя «ну-ну, все хорошо», как будто бы он не смеялся, а плакал.
Да ему и хотелось плакать. В это невозможно было поверить. Никогда в жизни – ни в бреду, ни пьяным – не терял он контроль над собой и не давал воли своим страстям. Он привык всегда отвечать за свои поступки и не представлял, как может быть иначе. Рансома, сколько он себя помнил, всегда учили дисциплине. Ему постоянно внушали, что он должен понимать, к каким последствиям может привести данная ему власть, и должен отвечать за эти последствия. Объясняли, что его долг – пользоваться этой властью аккуратно и бережно.
Да, у него были слабости и желания, но пойти у них на поводу, обидеть невинную девушку, которая имела право ожидать от него защиты…
– О Господи! – Он снова уткнулся лицом в подушку. – О Господи! – стонал он. – В этой соли все-таки что-то было…
Глава 3
– Не думал, что доживу до этого, – сказал Таддеус и швырнул на стол перед Рансомом тарелку подгоревшего, приправленного томатом бекона. – Не думал, что посажу за свой стол ублюдка.
Рансом подавил желание выбить ему пару зубов, и так основательно прореженных жизнью.
