Лариса Шкатула - Последняя аристократка
Как понял Ян, пришедшие "жечь князя-колдуна" люди считали его виновным в смерти жены. Та, в отличие от мужа, пользовалась у местных жителей особой любовью и почитанием.
Сон, казалось бы, не имел никакого отношения к событиям, происходившим тогда в жизни Поплавского, но он отчего-то решил для себя: работать вместе с Татьяной им нельзя. Слишком легко их можно будет взять. То есть уничтожить сразу обоих. Кто мог бы это сделать, было неясно, но на всякий случай Ян приготовился. Может, у рода Астаховых планида такая: в бега ударяться, имена-фамилии менять…
С той поры прошло несколько лет, Ян уже успокоился, прадед давно ему не снился, жизнь шла по накатанной колее, как вдруг… Собственно, даже не вдруг, но отчего-то в последнее время он стал просыпаться с ощущением тревоги и никак не мог понять её причины.
У Татьяны на работе, судя по всему, дела обстояли нормально, правительство отметило её заслуги перед страной. Сам Ян был любим студентами и не конфликтовал с преподавателями… Дочь Варвара ещё слишком мала, чтобы опорочить себя каким-то аполитичным поступком… Никаких оснований для тревоги вроде не имелось…
Почему же из подсознания вылезло это слово — аполитичный? Значит, что-то неблагополучно в окружающей его жизни? Чего-то он недопонимает, во что-то не вписывается. У страны обнаружились новые враги, а он об этом не знает. Тревога не утихала, и вовсе не о судьбе страны волновалось его подсознание.
Ян так глубоко погрузился в свои мысли, что шел из университета по аллее парка, не замечая красоты осеннего, но ясного солнечного дня, синего неба, высокого и какого-то особенно прозрачного, а лишь машинально подбрасывал ногами желтые кленовые листья. Они падали вновь и словно шуршали: "Что-то будет, что-то будет…"
Немудрено, что поэтому он резко столкнулся с идущей навстречу женщиной, от неожиданности она уронила сумку, которую несла, и в сумке что-то, весело звякнуло, разбившись.
— Сметана! — огорченно произнесла женщина.
— Ольга! — с запоздалым узнаванием выкрикнул Ян.
— Вы ошиблись, — холодно сказала она. — Меня звать Наталья.
— Ошибся, вы правы, ошибся! — пролепетал он, не зная, как разрядить обстановку. — Перепутал, Наташа. Мы не виделись так давно, что и имя из головы вон…
Он быстро и незаметно огляделся. Никто на их встречу не обратил внимания, кроме двух старушек, сидящих на лавочке. Что подумали они, оставалось только предполагать. Может, посмеялись, что не только они плохо видят, но и молодым порой зрение изменяет. Или посудачили, что и во времена их юности молодые люди прибегали к разным хитростям, чтобы познакомиться с понравившимися женщинами…
Наташа Романова про себя подивилась: получается, вот такого она боялась пятнадцать лет? Воистину, как говаривал дядя Николя, у страха глаза велики. Никто не кинулся её хватать и арестовывать, а молодые люди, если подумать, вполне могут обознаться или забыть имя женщины, которую давно не видели.
— Хорошо, что мы встретились, я как раз о тебе думал, — обрадованно проговорил Ян и предупредил её возможный отказ. — Знаю, мы оба торопимся, но то, что я хочу тебе сказать, важно не только для меня. И об этом я могу говорить лишь с тобой — жену просто напрасно разволную. Пойдем-ка вон на ту дальнюю лавочку, подальше от чужих глаз, поговорим.
Наташа охотно согласилась. Наверное, и ей сейчас необходимо пообщаться с человеком как бы со стороны, но в то же время достаточно близким, чтобы его можно было не опасаться.
Они присели на лавочку, и Наташа вдруг заметила, что день на удивление теплый, словно осень давала им последнюю передышку: вот-вот зарядят дожди и на долгие дни серая слякоть затянет небо и землю…
Ян помолчал, собираясь с мыслями.
— В последнее время я постоянно живу с чувством тревоги. Можно сказать, ею заполнен воздух вокруг меня… Я ощутимо чувствую угрозу не только для себя, но и для своей семьи.
— Меня тоже это мучит, — призналась Наташа. — Отчего вдруг столько людей оказалось врагами народа? То вредители, то контрреволюционеры, то шпионы… Люди, которых я прежде знала как самых обычных, объявляются чуть ли не врагами нации. Причем они сами так этому удивляются, что я начинаю бояться попасть в их число. Больше всего, конечно, я переживаю за свою дочь Олю. С удовольствием отправила бы её к дяде в Швейцарию, да кто же её выпустит из страны?
— А я в качестве выхода надумал уговорить Таню рожать второго ребенка, да под этим предлогом отправить её куда-нибудь в деревню вместе с Варварой. К тому же Знахарю. Это мой однокурсник. Когда-то я получил от него письмо о жизни в деревне. Такое восторженное. Правда, с той поры прошло несколько лет, но я знаю Петьку: живет там же, он не из тех, кто сбегает от трудностей. И не из тех, кто переезжает с места на место. Наверняка он повторяет своей жене Зое что-нибудь вроде: на одном месте и камень мхом обрастает. А раз так, значит, у него все наладилось. В крайнем случае, чтобы не стеснять их с Зоей — у них наверняка уже куча ребятишек, — можно было бы снять какой-нибудь домик неподалеку. Все-таки в деревне всегда было поспокойнее.
Наташа опять вспомнила своего дядю — Николая Николаевича Астахова, которому, в отличие от нее, удалось эмигрировать в Швейцарию и уже обзавестись собственной клиникой. Дядя воспитывал её чуть ли не с рождения. Мать Наташи умерла при родах, а отец сгинул в отечественную войну 1914 года. Так вот дядя на слова Янека непременно бы заметил: там хорошо, где нас нет.
Она, конечно, не знала наверняка, лучше теперь в деревне или хуже, но подумала, что Ян, как и она когда-то, надеется, будто от репрессий, которые идут по всей стране, можно куда-то спрятаться.
— Тебе-то что волноваться? — сказала она вслух. — С происхождением у тебя все в порядке…
— До тех пор, пока кто-то не заинтересуется, кто был мой отец.
— Не заинтересуются. Пришлось бы лезть в архивы, тратить время, а правосудие нынче скоропалительное… Скорее всего, наша с тобой тревога лишь гипертрофированное в несколько раз настроение всего общества… Но при том ты, кажется, боишься куда больше меня.
Она пошутила, но Ян согласно кивнул с самым серьезным видом.
— Это потому, что я больше тебя осведомлен о действительном положении дел. Уж если начали бояться члены правительства, значит, страх висит в воздухе, и ничего странного нет в том, что мы чувствуем его острее других…
— Янек, помнишь, как мы с тобой десять лет назад прошли сквозь щит Аралхамада?
— Конечно, как я могу забыть "такое"? Но почему ты вспомнила об этом именно сейчас?
— Тогда нам удалось то, что не удавалось никому в течение двухсот лет. Может, объединимся и теперь?
