Кара Эллиот - Согрешить с негодяем
Граф ответил не сразу.
— В последнее время он с трудом добирается даже из спальни в кабинет. Но отказывается выходить из дома не по причине недомогания, а из гордости. Ему не хочется, чтобы люди увидели его прикованным к креслу-каталке.
Кьяру удивила боль, прозвучавшая в голосе Лукаса. Неужели такой самовлюбленный балбес мог думать еще о ком-то, кроме самого себя, кому-то сострадать?
— Вас тоже интересуют интеллектуальные занятия?
— Не совсем. Существует много других, более интересных занятий, — хмыкнул он, но в его глазах она не заметила никакого намека на цинизм.
«Не будь дурой, — посоветовала она себе. — Это всего лишь игра света, а не выражение печали во взгляде».
— В любом случае для него это очень важно. — Сейчас ей не показалось: в его словах действительно послышалась любовь. — И поэтому я сделаю все, чтобы он чувствовал себя счастливым, даже если для этого потребуется пройти сквозь стену.
Кьяра вдруг ощутила, что враждебность, которую она испытывала к Лукасу вначале, стала ослабевать.
— Вы говорите так, будто любите его. Он кивнул:
— Так и есть. Не так-то просто записному холостяку оказаться опекуном своевольного подростка. Однако он относился к моему юношескому безрассудству с немыслимым терпением и добрым юмором.
Из его слов Кьяра сделала вывод, что лорд Хэдли ни к чему не относился серьезно, за исключением своих удовольствий. Лукас повернулся к окну, и когда она увидела его четкий, сильный профиль на светлом фоне, ее кольнула совесть. Не слишком ли поспешно она судит о его характере? Ей, как никому другому, было хорошо известно, что общественное мнение часто искажает реальную картину.
— Прямо как святой. — Чтобы скрыть смущение, Кьяра принялась внимательно рассматривать рукопись.
— С дьяволом в качестве племянника?
Кьяра перевернула страницу. Он так легко читает по ее лицу?
Судя по всему, его развеселило то, что она не ответила. Пытаясь сконцентрироваться на загадочной арабской вязи, Кьяра краем глаза перехватила его короткую усмешку, когда он подошел к рабочему столу. Лукас потрогал пузырьки, взялся за поднос с набором семян.
— Вы бы лучше сначала узнали, что к чему, а потом хватали руками, — проворчала она, досадуя, что позволила себе отвлечься.
— Это одна из причин, почему мне неинтересно заниматься наукой. — Он поднял стакан и посмотрел содержимое на свет, едва не пролив его на пол. — Я все время забываю о правилах.
Родившееся было в ней сочувствие к нему тут же испарилось.
— Игнорирую — это слово было бы более точным.
— Ах да. Вы ведь еще и специалист по языкам. — У чертова графа ручонки были явно шаловливыми. Теперь он схватился за эротическую книжонку и принялся листать ее.
— Скажите, вам нравится разбираться в сложностях венецианского диалекта?
— С чего вы взяли, что книжка написана на итальянском?
— У меня есть близкая подруга — графиня Франческа ди Мусто. От нее я узнал кое-какие слова, которых достаточно, чтобы понять…
— Простите, что спросила об этом. — Кьяра резко прервала его и заставила себя сосредоточиться на старинном почерке.
Он подождал какое-то время.
— Итак, каково ваше мнение?
— Вы о чем? — Каков наглец! Он что, намеревается устроить дискуссию вокруг совершенно неприличных стихов и таких же картинок, которые обнаружил в книжке? Тому, что на ее рабочем столе лежало подобное издание, имелось вполне разумное объяснение. Отдельные стихи она собиралась использовать при подготовке «Неизменных законов мужской логики», потому что книжка была написана с отменным чувством юмора. Не говоря уже о выразительности иллюстраций.
Граф удивленно вскинул брови.
— О манускрипте, конечно. О чем же еще?
Кьяра снова покраснела.
Лукас зашелся кашлем, который подозрительно напоминал хихиканье. Но когда заговорил, выражение его лица было абсолютно серьезным.
— Так вы переведете текст для сэра Генри?
— Я пока не решила. — Взяв в руки увеличительное стекло, она принялась изучать крохотный рисунок на полях.
К ее неудовольствию, граф продолжил обследовать ее рабочее место. Разве можно было сосредоточиться, слыша, как бухают его сапоги, какой шуршит бумагами и звякает стеклом. Но когда послышался глухой хлопок, с которым пробка вылетает из горлышка, она бросила текст и резко обернулась.
На манжете у графа появилось небольшое маслянистое пятно желтовато-зеленого цвета.
— Можжевеловая эссенция, — прочитал он надпись на этикетке. — Чудесный аромат! Не то что у какого-нибудь дешевого джина.
— Поставьте на место! — Схватив тряпку, Кьяра подскочила к нему. — Ею нельзя пользоваться неразбавленной, не то прожжет до костей. Дайте-ка мне взглянуть. — Подтянув рукав вверх, она принялась стирать с него зеленоватую жидкость.
Его рука совсем не походила на руку модного хлыща. Покрытая порослью черных волос, она была крепкой и массивной, с хорошо проработанными мышцами и связками. Костяшки пальцев пересекал шрам. Повернув его ладонь вверх, она увидела мозоли. Мозоли были и на длинных пальцах. Однако его прикосновение оказалось неожиданно мягким, когда он внезапно сомкнул пальцы вокруг ее запястья.
Захваченная врасплох, Кьяра стояла, оглушенная близостью какой-то безудержной мужественности. Помимо своей воли она поймала себя на том, что думает обо всех тех порочных вещах, о которых услышала в парке.
— Я еще не закончила, — пробормотала она, надеясь, что он не заметит, что дыхание ее участилось.
— Я тоже.
Нужно было оттолкнуть его, но по какой-то неведомой причине она застыла и не двигалась. Его поцелуй был легок. Прикосновение губ к щеке — невесомым. Кьяру бросило в жар. Где-то в глубине забушевало пламя. Тело, казалось, было готово вспыхнуть огнем, когда он провел ладонями вверх по ее рукам.
Нет, нет, нет! Этого не должно случиться.
В изумлении она открыла рот, чтобы запротестовать, но обнаружила, что оказалась в крепких объятиях. Лукас языком раздвинул ей губы, при этом ласково куснув. И тут его язык оказался у нее во рту. Кьяра почувствовала его солоноватый вкус, вкус табака, вкус каких-то пряностей.
Слова, которые она собиралась произнести, превратились в тихий стон. Как давно никто ее не целовал! Как давно ее никто не желал! Как давно она не чувствовала себя по-настоящему живой!
А граф ласкал, все глубже проникая в нее языком. Забыв обо всем, она открылась ему навстречу, подчиняясь его волнообразному ритму, сначала сдержанно, а потом все более страстно.
Порочная! Безнравственная!
Неожиданно эта танталова мука закончилась. Он отстранился, и его губы — все такие же горячие — добрались до подбородка.
